Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

значение, – это глинтвейн.

– Извини, – бормочет Оскар, но его голос звучит отстранённо, и причина тому вовсе не туман.

Волшебство только что растворилось в воздухе, и единственное, что покалывает, – это мои поддатые конечности.

– Она твоя девушка? – спрашиваю я.

Оскар не смотрит на меня. Он смотрит на сияющую долину далеко под нами. Его грудь поднимается и опускается быстрее, чем обычно. Он не отвечает. Моё глинтвейновое «я» считает, что это не круто. Моё глинтвейновое «я» желает знать, кто это кукольное личико, которое разрушило наш момент.

– Она твоя девушка? – повторяю я на этот раз громче.

Оскар кивает. Он кивает.

И я смеюсь.

– Ясно. Поня-я-ятно. Как же иначе?

Я встаю и сажусь на место кучера. Оскар остаётся там, где был. Глинтвейн я беру с собой. Одеяло тоже. Подсолнух на ткани кровоточит.

Понукая лошадей, я представляю, что его вообще нет рядом.

Пока из-под грохочущих колёс летит снег, я думаю о Воне. Эдгар Аллан По проносится по моим мыслям, как снежный вихрь вокруг нас.

Всё, что мы видим или нам кажется, – это не что иное, как сон во сне?

Я верю, что наше «большее» существует. Однако далеко позади Брайони. Только во сне внутри моего сна.

Иди сюда, красавчик

Оскар

Громко втягиваю через соломинку остатки смузи под названием «Уютный загородный дом». Он и в самом деле так называется. Работница кафе дала название каждому напитку, чтобы «создать более профессиональную атмосферу».

Я приседаю на подоконник, подтянув одну ногу и положив локоть на колено. На самом донышке осталось ещё немного, так что я продолжаю громко втягивать.

– Ты можешь прекратить?

Гвендолин устраивается на полу напротив меня и делает растяжку. Последние десять минут я изо всех сил стараюсь не смотреть на неё, поскольку взгляд сам собой падает на её промежность. Не хочется, чтобы из-за неё у меня снова случился стояк, особенно теперь, когда мы с минуты на минуту ждём появления нашего нового хореографа.

– Если ты скажешь, что именно, я подумаю. – Громко втягиваю ещё пару капель смузи. – Возможно.

Она сверкает на меня глазами.

– Вот это.

– Что?

– То, что ты делаешь с соломинкой.

– М-м-м, – втягиваю дважды, – не понимаю.

– Оскар!

Я резко встаю с подоконника, смотрю на неё с преувеличенно дружелюбной улыбкой и выбрасываю стакан в мусорное ведро.

– Пожалуйста, принцесса.

Вместо ответа она только раздражённо качает головой и наклоняется вперёд, пока лбом не касается вытянутого бедра. После вчерашнего звонка Брайони она почти не разговаривает со мной, а если и разговаривает, то всего лишь обсуждает тренировки или просит о том, чтобы я прекратил какие-то действия. За последние три часа это случалось довольно часто. Меня просили прекратить жевать жвачку, напевать «Californication» Red Hot Chili Peppers, постукивать ногой о бортик во время перерыва, дышать слишком громко.

Гвендолин в ярости, и я её понимаю, поэтому не трогаю. Я дерьмово поступил, но, честно говоря, понятия не имею, что на меня нашло. Что едва не произошло между нами вчера? Неужели я собирался её поцеловать? Казалось, что да. Во всяком случае, её губы находились в опасной близости от моих. Я улавливал аромат её духов. Мог сосчитать реснички. Разглядеть небольшую родинку у неё на щеке. Если бы Брайони не позвонила… понятия не имею, как сложился бы вечер. Мы наверняка поцеловались бы. Я почти уверен. И тогда у меня на шее висела бы не одна сложная девушка, а две, хотя на самом деле я просто хочу покоя.

Брайони Адамс – проблема двадцать четыре на семь. Предполагалось, что она решится сама собой, как только я покину Бронкс. Однако вместо этого она прижилась в моём потёртом рюкзаке, как жирная пиявка, и сопровождает меня в новой жизни.

Я солгал. Брайони не моя девушка. Уже целую вечность как нет. Наши отношения были скорее детским увлечением. Возможно, они и продолжились бы, не приди ей в голову дурацкая идея разрушить ради меня свою первоклассную жизнь, а потом внушать мне чувство вины за это. С тех пор наши отношения в режиме «on/off», поддерживаются только её обвинениями и моей нечистой совестью. В течение многих лет она шантажировала меня, заявляя что-то вроде «из-за тебя я потеряла всё, так что твой член принадлежит мне, Оскар».

Брайони болезненно одержима мной. Если бы она узнала о Гвендолин, о том, что девушка может значить для меня больше, чем просто временное увлечение, что может получить то, чего Брайони так страстно желала в течение многих лет, она бы явилась сюда через секунду. И плевать, что нас разделяют шестнадцать часов езды. И плевать, что у неё нет бабла. Брайони отправилась бы автостопом, стала бы ловить попутки, бежала бы всю дорогу, пока она от изнеможения не начала бы ползти вдоль федеральной автострады, но всё равно добралась бы сюда, и неважно, каким образом.

А вот как раз это никому из нас не надо: ни моей партнёрше по фигурному катанию, ни мне.

Гвендолин – это стресс. Стресс во всех отношениях. Не только из-за Брай. Ещё и потому что я знаю, она сложная, но…

Мне нравятся сложные девушки? Чёрт, да.

Действительно ли меня привлекает сложность? Сто процентов.

Есть ли у меня мазохистское стремление исследовать раненые души и потеряться в них? Определённо.

Является ли всё это хорошей предпосылкой для того, чтобы начать с чистого листа в Аспене? Нет, конечно.

Какой вывод? Надо держаться подальше. Иначе сгорю.

Дверь открывается, и в тренировочный зал входит длинноногая женщина в огромных ботанских очках. На ней спортивные легинсы и свитер. Стрижка пикси подчёркивает слишком высокий лоб.

– Привет! – Она переводит взгляд с меня на Гвендолин, которая поднимается с пола и встряхивает ноги. – Рада наконец-то познакомиться с вами лично. Я Николетта, ваш хореограф.

Мы киваем.

– Я была так рада, когда получила предложение работать с вами, ребята. Гвен, я несколько раз видела тебя на соревнованиях и подумывала отправить заявку в «Айскейт». Твои пируэты просто волшебные. Такие выверенные, такие элегантные. Как ты это делаешь? Мне не терпится включить в программу твой удивительный бильман.

Я поворачиваюсь к Гвен. Она сдержанно улыбается, и на лице появляется красное пятно в форме бабочки.

– И, Оскар, твои видео! – продолжает Николетта. – О мой бог! Ты звезда. Я просмотрела каждое, и теперь навечно твоя преданная поклонница. Какая меланхолия в движениях! И ещё на фоне потрясающего пейзажа Центрального парка! Невероятно, что я стою сейчас перед тобой.

Гвен хмурится. Она выглядит растерянной, и на мгновение я задаюсь вопросом, почему.