Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

победителем. Это же корыстно, не так ли?

Море городских огней просвечивает сквозь летящий ворох снежинок. Я прикусываю нижнюю губу, не в силах скрыть ухмылку.

– Как я сказала? Эгоистичный мудак?

– Если я правильно помню, это был «высокомерный мудак».

– Умник хренов.

Оскар уставился в свою кружку и улыбается, как будто глинтвейн рассказывает ему анекдоты. Я пялюсь на него и не могу оторваться, потому что выражение его лица в эту секунду прекраснее любого вида. В какой-то момент улыбка меняется. Она кажется отчуждённой, и мне интересно, какие мысли так на него действуют.

– Раньше я тоже не был парным фигуристом, – признаётся он.

Я моргаю.

– Нет?

Он качает головой.

– Никогда не учился этому. Всегда были только я и мои коньки.

– Я бы ни за что не подумала. Я имею в виду… настолько ты хорош.

Он смотрит на меня.

– Ну ты тоже.

– Да, но это только благодаря тебе.

– Забавно. То же самое подумал я про тебя. – Оскар делает последний глоток, ставит свою кружку в ноги и поднимает одну ногу на скамейку, чтобы повернуться ко мне. – Вместе у нас получится, Гвендолин. Олимпиада. Мы оба на вершине пьедестала. Золото для Америки. Ты можешь такое вообразить?

С одной стороны, моё сердце учащённо бьётся, потому что я чувствую его эйфорию. Он сидит совсем рядом. Нас разделяет всего пара сантиметров. Но с другой, я срываюсь и падаю в бездну без крыльев, без страховки, потому что в эту секунду Оскар, можно сказать, кричит мне в лицо, что я для него только это и есть – партнёрша по фигурному катанию. Его путь к успеху. Его надежда на крутой подъём. Именно это он мне и сказал. Он считает, что мы партнёры. Только так и никак иначе.

И пусть я это знала, но я так не хочу. Этот момент причиняет боль, хотя он слишком прекрасен, чтобы причинять боль.

Оскар – мой партнёр. Партнёры вынужденно близки. Каждый день. Каждую свободную секунду. Мы разделим наше будущее. Его лицо всего в миллиметрах от моего по многу раз в день, его руки по всему моему телу. Я буду ощущать его дыхание на шее, на ухе, на губах. Я буду теряться в его глазах, снова и снова буду постигать глубины, буду исследовать его страхи и чувствовать его беспокойство.

Мы будем ближе друг к другу, чем многие люди, которые находятся в отношениях, и это станет пыткой, поскольку всё во мне хочет большего. Всё во мне жаждет, чтобы его прикосновения, взгляды и слова касались моей кожи из-за того, что он хочет привести в движение моё сердце, а не номер нашей пары, который нужно подвинуть на более высокие строчки рейтинга.

Однако так не будет. Конечно, у нас будет пространственная близость, но не более того. Это, дамы и господа, последняя стадия мазохизма.

– Да, – тихо отвечаю я. – Мы оба. На самом верху, Оскар.

Я смотрю вниз на далёкую светящуюся долину, окружённую белыми горами и очарованную мерцающими в небе звёздами.

Оскар прослеживает мой взгляд и шепчет:

– Как красиво.

Я медленно киваю.

– Аспен похож на потрескивающий костёр в морозную ночь. Он окутывает теплом и спасает от замерзания.

– Да, но… я вовсе не это имел в виду.

Я чувствую внимание Оскара. Он настолько притягателен, что я уже горю. Поворачиваюсь к нему. Его губы приоткрыты. Оскар сглатывает. Я воображаю, будто слышу, как шумит Индийский океан, когда его глаза пробегают по каждому сантиметру моего лица. Снежинка приземляется на его бабочку. Белая звёздочка тут же тает на бордовой ткани.

– Ты похож на Гилберта, – шепчу я только потому, что нужно что-то сказать. Немедленно. Гилберт – первое, что приходит мне в голову в этот момент.

– Гилберт?

– Из «Ани из Зелёных Мезонинов». – Я сглатываю. – У тебя бабочка, рубашка и… шапка.

– Кто, чёрт возьми, такой Гилберт? – шепчет Оскар, медленно приближаясь к моему лицу.

Такое впечатление, что у меня вот-вот случится инфаркт. Стоит ли сказать Оскару, что происходящее сейчас – это уже «большее», а потому невозможно, ведь он был против? Или лучше заткнуться и просто наслаждаться моментом, рискуя тем, что он разобьёт мне сердце?

– Друг Ани, – бормочу я, не видя ничего вокруг, только губы Оскара. – Мальчик из… девятнадцатого века.

Тихий смех срывается с его губ, и я ощущаю его своими. Мурашки бегут по моим рукам, быстро распространяясь на всё тело.

– Он хорошо выглядит?

– Очень.

– А ты Аня? – интересуется Оскар, и наши губы на миг соприкасаются. Всего лишь едва ощутимое движение, но, клянусь, что-то внутри меня взрывается.

– Вряд ли.

– Жаль, – шепчет он.

Оскар наклоняет голову в стремлении преодолеть последний миллиметр между нами. Я закрываю глаза. Отключаю голову. Открываю сердце. Сжимаю в руках термокружку. Ожидаю большего.

А получаю Linkin Park и их «In the end».

Я вздрагиваю, оставшийся глинтвейн расплёскивается и попадает на лоскутное одеяло. Один подсолнух теперь красный.

Оскар моргает, как будто не осознаёт происходящее. Он до сих пор где-то в другом месте. Где-то между здесь и там. Я тоже только оттуда. Это было красивое место, но вымышленное. Реальность же сурова. Она не подыгрывает.

Оскар достаёт из кармана пальто телефон. Телефон, которого, по его заявлению, у него не было с собой. Вижу на дисплее девушку с кукольным личиком. На этот раз и имя тоже.

Брайони.

Оскар таращится на дисплей целую вечность, и я думаю, что его следующий поступок определит судьбу «большего». Он ответит? Или сбросит? Неужели Брайони важнее момента между нами?

Кто она такая?

Он переводит взгляд на меня и обратно на дисплей. Я замечаю нерешительность в его напряжённых чертах. Моё сердце ждёт с болезненным стуком.

– Прости, я должен ответить.

Надежда внутри меня оседает на землю, а ведь только что она парила в вышине. Она прыгала на батуте, который отправляет прямо в небо. Однако в последнем прыжке, самом высоком, она коснулась звезды и, загоревшись, упала на землю. Батутная сетка безжалостно порвана. Надежда провалилась в бездну.

Свободное падение. Никаких крыльев.

Оскар покидает повозку, и только после поднимает трубку. Без него под одеялом становится намного холоднее. Он удаляется и вместе со снегом уносится его тихий, успокаивающий голос. Хлопья нещадно летят ему в лицо, в рот, в глаза, но Оскар всё сносит. Сносит ради кукольного личика.

Я подливаю себе глинтвейна. Его телефонный разговор длится две с половиной кружки. В моём мозгу клубится лёгкий туман. Когда Оскар возвращается, мне уже нет до него дела. Как и до кукольного личика. Всё, что имеет