Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

слышно, как они перетирают сено между зубами. Упряжь звенит, когда они делают последний шаг и наконец останавливаются.

– Наверное, это одна из точек отдыха, – предполагаю я. – Ты голоден?

– Я всегда голоден, – отзывается Оскар с лукавой улыбкой на губах, перемахивая через подножку, и спешит за нашим багажом. В тот миг, когда я следую за ним, с неба начинают сыпаться густые хлопья. Снег попадает мне в глаз. Я пытаюсь смахнуть его, и на пальце остается тушь. Высший свет.

Оскар уже сидит на скамейке в салоне повозки и расстёгивает пряжки чемоданчика. Когда я сажусь рядом с ним, он смотрит на меня и смеётся.

– Ты похожа на мишку-панду.

– А ты такой любезный, знаешь!

– А что? – Ухмыляясь, он наклоняет голову. – Панды милые, разве не так?

– Возможно. Но они, кроме того, ленивы. Половину дня проводят, поедая бамбук, а потом дрыхнут, потому что их кишечник не способен его переварить.

– Получается, что панда – это больше про меня.

– А ещё они одиночки, – бормочу я. – Вот почему находятся под угрозой исчезновения. Абсолютные одиночки.

Оскар достаёт из чемоданчика вегетарианский бургер. Обёрточная бумага шуршит, когда он его разворачивает.

– Параллели становятся пугающими. Прекрати, иначе действительно поверю, что я панда.

– Смотря в чём.

Я тоже беру бургер. Он остыл, но всё равно вкусный.

– В чём?

– Панды особенно ленивы в том, что касается секса. – Я прячу ухмылку за бургером. – Но тут мне трудно судить.

– Значит, всё-таки не панда. – Он буквально впивается в меня лукавым взглядом. – Потому что вот это уже совсем не про меня.

В горле внезапно пересыхает, и я едва не давлюсь последним куском. Мне нужно запить. Быстро.

Обёрточная бумага падает на клетчатую подкладку чемоданчика, и я хватаюсь за термос.

– Глинтвейна?

Он кивает.

Когда я откручиваю крышку термоса, на мои джинсы опускаются снежинки. А буквально секунду спустя я чувствую прикосновение на своей скуле. Я вздрагиваю так сильно, что немного глинтвейна выплёскивается и попадает мне на бедро.

– Прости, там была ресница. – Его голос звучит слишком тепло для этой снежной бури. Оскар смотрит на чёрную ресницу на кончике облачённого в перчатку пальца. – Они приносят счастье. Тот, кто их найдёт, может загадать желание.

– Ты веришь в подобное?

Он смотрит на меня с удивлением.

– А ты нет?

– Не знаю. Скорее нет, не верю.

Он снова переводит взгляд на ресницу. Ненадолго прикрывает веки, в то время как одними губами проговаривает слова, которые мне хотелось бы, чтобы он произнёс вслух. О чём может мечтать такой человек, как Оскар? Об олимпиаде? О золотом будущем? Или всё же о той девушке с кукольным личиком, которую я видела на дисплее его мобильника?

Он мягко сдувает ресницу. Её подхватывают окружающие нас снежные хлопья и уносят прочь.

– Я верю во вселенную, – через некоторое время признаётся он. – В то, что всё возможно, если дать ей понять, чего хочешь.

– Ты имеешь в виду связь с материей? Квантовая физика становится сознанием?

Он кивает.

– Я верю, что каждый из нас – кузнец своего счастья. Когда мы твёрдо убеждены в достижении чего-то… убеждены в том, чтобы быть здоровыми, стать финансово независимыми или успешными, без разницы, о чём речь… пока мы в этом убеждены, мы притягиваем к себе именно эти энергии вселенной, и они входят в нашу жизнь. Вот в это я верю. Так должно быть. В противном случае я бы не стал… я был бы вечно…

– Ты был бы вечно… кем?

Он качает головой.

– Достаточно об этом.

– Оскар?

– Тебе холодно, – замечает он. – Ты дрожишь.

– Только чуть-чуть.

– В сумке есть одеяла. Или вернее… одеяло.

Оскар достаёт из сумки толстое лоскутное одеяло в горошек, поднимает мои руки и расстилает его на наших коленях. Тут же становится гораздо теплее, хотя я думаю, что дело вовсе не в одеяле.

– Спасибо, – бормочу я.

– Само собой.

Я наливаю глинтвейн, передаю термокружку ему и наклоняюсь, чтобы достать из футляра вторую кружку. Когда я её наполняю и делаю глоток, испытываю благодарность за то, что отвлеклась. И за то, что согреваюсь. И за то, что скоро сознание начнёт затуманиваться. Глинтвейн спасёт мир.

Некоторое время мы сидим молча. Слышно только мерное прихлёбывание, звон упряжи, когда лошади отряхиваются от снега, и шуршание сена, когда они зарываются в него мордами. Присутствие Оскара вызывает постоянное напряжение в кончиках моих пальцев. Я чувствую себя на соревнованиях, словно уже готова к старту и жду, когда назовут моё имя.

В какой-то момент Оскар нарушает тишину.

– Что случилось с твоим последним партнёром? Он сменился? Или… у вас не очень сложилось?

Я хмурю брови.

– Мой последний партнёр?

– Да. Я имею в виду, ты ведь уже давно в «Айскейте». Почему тебя назначили мне?

– Вот как. Я, ну… у меня не было партнёра.

Услышав мой ответ, Оскар тоже сдвигает брови.

Я вздыхаю.

– Я была фигуристкой-одиночницей. – Он смотрит на меня, явно сбитый с толку, и я нерешительно добавляю: – У меня всё сложилось не слишком благополучно. Ну, вернее, сначала было более-менее, но потом нет.

– Яснее, Хейли. Ты говоришь загадками.

Я делаю ещё один глубокий вздох.

– До прихода Пейсли я была номером один. Но она – исключительный талант. Я ни в коем случае не обижаюсь на неё и не держу зла. Она всю свою жизнь много работала и боролась за успех. Пейсли лучше меня, и это нормально. Но недавно «Айскейт» пересмотрел политику, и теперь будет поддерживать только двух фигуристок-одиночниц. Вот почему мне пришлось уйти. В качестве альтернативы мне предложили парное катание.

– Харпер тоже катается лучше тебя? – Он делает большой глоток глинтвейна. – Я наблюдал за ней и не могу сказать, что она демонстрировала особенно высокий уровень. Скорее средний.

Я разочарованно качаю головой и сжимаю пальцами термокружку. Будь она из пластика, я бы её раздавила.

– Нет. Но у родителей Харпер есть деньги, которые они охотно будут продолжать пихать в задницу «Айскейта».

Он кивает.

– А у твоих нет.

– А у моих нет.

– Дерьмово.

– Да.

Я чувствую, как Оскар вытягивает ноги под одеялом. А потом принимается водить пальцем по краю своей термокружки, прослеживая взглядом это движение.

– Я буду мудаком, если порадуюсь этому?

Наблюдая за тем, как над нами пролетает белая сова, я издаю тихий смешок.

– Зависит от того, какие у тебя при этом намерения.

– Довольно корыстные.

– Теперь ты говоришь загадками, Мистерио.

Он смеётся.

– Я уверен, что с тобой в качестве партнёрши доберусь до самого верха. Из-за Пейсли и Харпер ты чувствуешь себя побеждённой, но я чувствую себя