Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

популярным авторам, и можно с уверенностью утверждать, что нет никаких причин обвинять его в том, что он поддерживает крестьян в ущерб помещикам. Александр Иваныч действительно человек спокойный, рассудительный, способный на горячность и великодушие, отнюдь не удовлетворенный сложившимся положением вещей; но он не мечтатель и не революционер, как утверждают некоторые его соседи.

Боюсь, что не могу сказать этого о его младшем брате Николае, который живет вместе с ним. Николай Иваныч – высокий стройный мужчина лет шестидесяти, с изможденным желтушным лицом и длинными черными волосами – явно человек возбудимого, нервного темперамента. Говорит он быстро и жестикулирует сильнее, чем это принято у его соотечественников. Его любимая тема для разговора или, скорее, для лекции, поскольку он чаще проповедует, чем говорит, – это плачевное состояние страны и никчемность правительства. У него очень много причин для жалоб на правительство, и несколько из них – личного характера. В 1861 году он был студентом Петербургского университета. В то время по всей России, особенно в столице, общество пребывало в состоянии сильного возбуждения. Только что освободили крепостных, проводились и другие важные реформы. Молодежь в большинстве своем, да и многие более взрослые люди, была убеждена, что самодержавному, патриархальному режиму правления пришел конец и что Россия вот-вот будет перестроена в соответствии с самыми передовыми принципами общественно-политических наук. Студенты, разделяющие это убеждение, хотели освободиться от всякой академической власти и организовать своего рода университетское самоуправление. Особенно они добивались права проводить публичные собрания для обсуждения своих общих дел. Власти им этого не разрешили и выпустили список правил, запрещавший собрания, и повысили плату за обучение, чтобы фактически исключить из университетов многих беднейших студентов. Это было воспринято как необоснованное оскорбление духа новой эры. Несмотря на запрет, проводились гневные митинги и звучали пламенные речи ораторов мужского и женского пола, сначала в лекционных залах, а затем во дворе университета. Однажды длинная процессия прошла по главным улицам к дому попечителя университета. Такого в Петербурге еще не видывали. Робкие боялись, что это начало революции, и мечтали о баррикадах. В конце концов власти приняли энергичные меры; около 300 студентов арестовали, из них 32 исключили из университета.

Среди исключенных был и Николай Иваныч. Все его надежды стать профессором, как он мечтал, рухнули, и ему пришлось искать другое занятие. Литературная карьера тогда показалась ему наиболее перспективной и, безусловно, самой подходящей ему по духу. Она позволила бы ему удовлетворить мечту стать общественным деятелем и дала бы возможность атаковать и раздражать его гонителей. Он уже иногда пописывал для одного из ведущих периодических изданий, а теперь стал его постоянным сотрудником. Он не обладал глубокими знаниями, но умел живо писать и заставить читателя поверить в то, что он обладает бездонным кладезем политической прозорливости, которую цензура просто не дает ему раскрыть. Кроме того, он имел талант говорить резкие и насмешливые вещи о власть имущих таким образом, что даже цензору нелегко было придраться. Статьи, написанные в этом стиле, в то время неизменно пользовались популярностью, и его статьи имели большой успех. Он прославился в литературных кругах, и какое-то время все шло хорошо. Но постепенно он утратил осторожность, а власти усилили бдительность. В руки полицейских попало несколько экземпляров агрессивной и крамольной прокламации, и там сочли, что документ исходит от кружка, к которому принадлежал Николай Иваныч. С того момента за ним пристально следили, пока однажды ночью его неожиданно не разбудил жандарм и не доставил в острог.

Когда человека арестовывают таким образом за реальное или мнимое политическое преступление, его ждут два исхода: он может предстать перед обычным судом или его дело будет рассматриваться «в административном порядке».

В первом случае его отправят в тюрьму на определенный срок или, если преступление носит более тяжкий характер, в Сибирь либо на несколько лет, либо пожизненно. Административным порядком его просто без суда и следствия отправят в какой-нибудь заштатный городишко, где он будет жить под надзором полиции, пока это будет угодно его величеству. Дело Николая Иваныча разбирали «административно», потому что власти, хотя и были убеждены в его неблагонадежности, не смогли найти достаточных доказательств, чтобы отправить его под суд. Пять лет он прожил под надзором полиции в городке возле Белого моря, и в один прекрасный день без каких-либо объяснений ему сообщили, что он имеет право уехать и жить где угодно, кроме Санкт-Петербурга и Москвы.

С тех пор он живет с братом и проводит время, размышляя о своих обидах и оплакивая разбитые иллюзии. Он не утратил той живости слога, которая принесла ему мимолетную литературную славу, и может часами говорить на политические и общественные темы со всеми, кто готов его слушать. Однако за его рассуждениями очень трудно следить и положительно невозможно их запомнить. Их можно назвать политической метафизикой, ибо, хоть он и утверждает, что ненавидит метафизику, по образу мышления он сам – настоящий метафизик. Он поистине живет в мире абстрактных представлений, где с трудом воспринимает конкретные факты, а его доводы – это всегда в своем роде ловкое жонглирование такими неоднозначными и условными терминами, как аристократия, буржуазия, монархия и т. д. К конкретным фактам он приходит не путем непосредственного наблюдения, а путем умозаключений из общих принципов, поэтому его факты ни при каких обстоятельствах не могут противоречить его теориям. Кроме того, у него есть набор определенных аксиом, которые он по умолчанию принимает и на которых основана вся его аргументация; например, что все, что можно назвать «либеральным», непременно должно быть полезным всегда и при любых обстоятельствах.

В массе расплывчатых концепций, которые невозможно свести к какой-либо четкой форме, у него найдется несколько идей, которые, пожалуй, не вполне верны, но по крайней мере понятны. Среди них его убежденность в том, что Россия упустила прекрасную возможность далеко обогнать всю Европу на пути прогресса. Он считает, что во времена освобождения крестьян она могла бы смело принять все самые передовые принципы общественно-политической науки и полностью реорганизовать общественно-политический строй государства в соответствии с ними. Другие народы не могли пойти на такой шаг, поскольку они старые и дряхлые, преисполнены цепких наследственных предрассудков и обречены страдать под бременем аристократии и буржуазии; но Россия молода, ничего не знает о социальных кастах, и у нее нет глубоко укоренившихся предрассудков, с которыми нужно бороться. Ее народ – словно глина, которой гончар может придать любую форму по последнему слову науки. Александр II начал грандиозный социологический эксперимент, но остановился на полпути.

Когда-нибудь, верит он, эксперимент будет завершен, но не самодержавной властью.