Моя жизнь. Записки суфражистки - Эммелин Панкхёрст

в первом разряде.

То были мужчины, участвующие в мужской борьбе. Мы же, члены ЖСПС, были женщины, участницы борьбы женщин. Лорд Кольридус видел поэтому в нас только неисправимых и преступных нарушительниц закона. Он заявил: «Вы признаны виновными в преступлении, за которое закон предусматривает, если я применю эту кару, наказание в виде двухлетнего тюремного заключения с тяжелой работой. В вашем деле имеются обстоятельства, на которые присяжные справедливо обратили мое внимание, и вы требуете от меня признать вас заключенными первого разряда. Если бы в течение этого процесса я заметил малейшее раскаяние или порицание действий, вами совершенных, или получил надежду, что в будущем вы будете избегать повторения их, я был бы весьма склонен признать аргументы, представленные мне».

И так как нами не было выражено ни малейшего раскаяния, то приговором суда мы были осуждены к 9-месячному тюремному заключению во втором разряде и к уплате судебных издержек.

Глава III

Приговор к 9-месячному заключению поразил нас чрезвычайно, особенно ввиду нескольких совсем недавних прецедентов, как, например, дело матросов, взбунтовавшихся с целью обратить внимание на злоупотребления, грозящие, по их мнению, опасности им самим и пассажирам. Они были отданы под суд и признаны виновными, но ввиду мотивов, толкнувших их к мятежу, были освобождены от наказания. Пожалуй, еще более сходно с нашим было дело рабочего лидера Тома Манна, который незадолго до того написал памфлет, призывающий солдат не стрелять в стачечников, если им это прикажут их офицеры. С точки зрения правительства это было гораздо более серьезное подстрекательство, чем наше, потому что при его успехе власти абсолютно были бы бессильны поддерживать порядок. Кроме того, солдаты, отказывающиеся повиноваться, подлежат смертной казни. Том Манн был приговорен к 6-месячному заключению, но этот приговор вызвал со стороны либеральной прессы и либеральных политиков столько протестов и шума, что он был освобожден через два месяца. Вот почему, даже по дороге в тюрьму, мы говорили друг другу, что наш приговор не останется в силе. Общественное мнение ни за что не позволит правительству держать нас 9 месяцев в тюрьме или содержать хотя бы часть срока во втором разряде. Мы условились выждать семь заседаний парламента, прежде чем начать голодовку.

То было весьма тягостное ожидание, эти семь парламентских дней, потому что мы не могли знать, что происходит за стенами тюрьмы и что говорят в Палате Общин. Мы ничего не могли знать о протестах и заявлениях, как из рога изобилия посыпавшихся по поводу нас из Оксфордского и Кембриджского университетов, от членов ученых обществ и выдающихся представителей различных профессий не только Англии, но и всех европейских стран, Соединенных Штатов, Канады и даже Индии. Международное обращение, требующее обращения с нами, как с политическими заключенными, было подписано такими известными лицами, как профессор Павел Милюков, лидер конституционных демократов в Думе, синьор Энрико Фирри, член итальянской палаты депутатов, Эдуард Бернштейн, депутат Германского Рейхстага, Георг Брандес, Эдуард Вестермарк, госпожа Кюри, Эллен Кей, Морис Метерлинк и многие другие. Сильнейшее возмущение было высказано в Палате Общин, причем Кейр Харди и Джордж Лэнсбери стали во главе тех, кто требовал пересмотра в сторону смягчения нашего приговора и немедленного перемещения в первый разряд. Было оказано столь сильное давление, что уже спустя несколько дней министр внутренних дел заявил, что признает своим долгом безотлагательно ознакомиться с обстоятельствами дела. Он объяснил, что заключенные не всегда принуждаются носить тюремную одежду, в конце концов, еще до истечения семи парламентских дней, нас троих перевели в первый разряд. Мистрисс Лоуренс предоставили камеру, которую занимал раньше Джэмсон, а меня поместили рядом с ней. Мистер Лоуренс был также хорошо устроен в Брикстонской тюрьме. Мы все получили право обставить наши камеры удобными креслами, столами, собственным постельным бельем и полотенцами и т. п. Мы получали обеды со стороны, носили собственную одежду и располагали всеми нужными нам книгами, газетами и письменными принадлежностями. Нам дозволили писать или получать письма и видеться с друзьями только раз в две недели. И все же мы отстояли свое требование, чтобы суфражистки признавались политическими преступниками.

Мы добились этого, но, как оказалось, только для нас самих. Когда мы осведомились, все ли наши женщины переведены теперь в первый разряд, мы получили ответ, что распоряжение о переводе относилось только к Лоуренсам и ко мне. Нечего говорить, что мы немедленно отказались принять это несправедливое преимущество и, исчерпав все бывшие в нашем распоряжении способы побудить министра внутренних дел распространить на остальных узниц-суфражисток полученные нами льготы, мы прибегли в знак протеста к голодовке. Весть об этом быстро облетела Холлоуэй и каким-то таинственным путем проникла в Брикстон, Эйлсбери и Уинсон-Грин, – и сразу все заключенные суфражистки последовали нашему примеру. Правительству пришлось иметь сразу дело с 80 с лишним голодающих и, как прежде, располагало лишь аргументом силы, т. е. могло пустить в ход лишь отвратительное и жестокое искусственное кормление. Холлоуэй сделался местом ужаса и пыток. Удручающие сцены насилия происходили почти ежечасно, так как врачи переходили из камеры в камеру, чтобы исполнять свои возмутительные обязанности. Один из них делал свое дело с такой грубостью, что одно его появление вызывало крики ужаса и тоски. До самой смерти не забуду я страдания, испытанные мной в эти дни, когда эти крики звучали в моих ушах. Одна из заключенных в припадке ужаса бросилась с галереи, на которую выходила дверь ее камеры. В своем падении она была остановлена проволочной сеткой, протянутой восемью футами ниже, иначе она неизбежно разбилась бы насмерть; но и теперь она получила ужасные повреждения.

Массовая голодовка заставила содрогнуться всю Англию, и ежедневно министров терзали в Палате запросами по поводу нее. Возмущение достигло крайнего напряжения на третий или четвертый день стачки, когда в Палате Общин разыгрались бурные сцены. Министра внутренних дел Эллиса Гриффиса закидали вопросами об условиях, в каких производится насильственное питание, и вслед за тем один из депутатов-суфражистов обратился к самому премьеру с трогательным призывом приказать освободить всех узниц. Асквит, принужденный против воли принять участие в прениях, поднялся с места и заявил, что считает неуместным вмешиваться в распоряжения своего коллеги, мистера Маккенна, и добавил со своей приятной, живой манерой: «Должен указать, что среди заключенных нет ни одного лица, которое не могло бы сегодня же выйти из тюрьмы, дав обязательство, требуемое министром внутренних дел». Тут имелось в виду обязательство не участвовать впредь в милитантских выступлениях.

Немедленно вскочил Джордж Лэнсбери и воскликнул: «Вы прекрасно знаете, что они не могут! Совершенно недостойно первого министра Англии делать такое заявление».

Асквит беспечно взглянул на негодующего Лэнсбери, но не удостоил его ответом