Тимбервольф - Дмитрий Владиславович Федоров

к достижению поставленной цели. Это было прекрасное время, время чудес и открытий, время, наполненное смыслом, каждодневной научной пахотой, приносившей одну лишь радость, и удивительных прозрений. Удачно складывалась и личная жизнь. Я женился на молодой лаборантке, студентке университета, которая вскоре забеременела, и к рабочим обязанностям прибавилась еще и ответственность за семью и будущих детей. Но эти обязанности не тяготили меня, а доставляли удовольствие, заставляли аккумулировать все мои интеллектуальные способности, стимулируя к новым открытиям. Мне казалось, что не существует задач, которые я б не смог решить. Но потом начались проблемы. Ряд препятствий, скорее практического, нежели теоретического плана, тормозил всю работу. Для эффективной исследовательской работы были необходимы подопытные экземпляры. Добровольцев найти было совершенно невозможно, а эффект от работы с материалом умерших по мере усложнения научных задач постепенно приближался к нулю. Работы с искусственным интеллектом, призванным стать заменой интеллекту человеческому, с треском провалились, и казалось, что мы уперлись лбом в непроходимую стену, сломать которую смогла бы только новая методология. А это означало бы фактически закат научной карьеры большинства сотрудников института.

Решение проблемы пришло само собой. Но об этом позже.

Началась война. Я не мог и представить себе, через какие испытания мне придется пройти в будущем, и с какими искушениями вседозволенности и неподсудности придется столкнуться. Сколько раз я буду балансировать у черты, разграничивающей человеческую жизнь, с устоявшимися моральными ценностями, и области неизведанного, где царила совершенно другая этика. Меня как военнообязанного направили на Ближний Восток, в самое пекло боевых действий. От того времени у меня остались смешанные и туманные воспоминания, большая часть которых сейчас либо стерлась, либо, пожалуй, превратилась в легенды из жизни какого-то другого человека. Да и вспоминать-то особо было нечего: изматывающая работа за операционным столом, по двадцать пять часов в сутки, иногда под непрерывным обстрелом, и море крови, смешанного с непрекращающимся стоном раненых и хрипом умирающих. С другой стороны, там я стал мужчиной, впервые ощутив вкус врачебной работы и гордость от спасения сотен жизней. Но боль и страдания людей, отсутствие какой-либо ценности жизни, заставили огрубеть мою душу и превратили в неисправимого циника с синдромом Бога. Через три года я вернулся домой, к семье, с подрастающим сыном и расцветающей женской красотой женой. Демобилизовали меня в звании майора медицинской службы, кавалером нескольких боевых наград, с бесценным опытом военно-полевого врача, инвалидной тростью и совершенно другим человеком. Изменился до неузнаваемости и мир, в который я вернулся. Жена оказалась совершенно чуждым мне человеком, до той степени, которую я раньше не мог заметить в силу своей влюбленности и незрелости. Для сына я оказался почти посторонним человеком, отцом, которого он знал только по фотографиям.

Вернуться в семью, которая стала для меня чужой, оказалось пострашнее всего того, через что мне пришлось пройти на войне. Я не стал насильно менять что-либо в моих отношениях в семье, разбираться в себе, в своих чувствах, в чувствах когда-то близких мне людей. Проще было пустить всё на самотёк, замкнуться в себе, понадеявшись, что со временем всё изменится к лучшему; отгородиться от жены и сына, которые, как мне казалось тогда, восприняли мое решение скорее с облегчением, нежели с сожалением. В той ситуации я не придумал ничего лучше, чем окунуться с головой в работу, прикрыться ей от бытовых проблем, как накрываются подушкой, спасаясь от утреннего шума. Какое-то время я перебивался частной практикой и временными подработками, пока, при помощи старых связей, не был принят на государственную службу, тюремным врачом. В непростое, временами голодное время, пережить которое на армейскую пенсию было невозможно, новая должность обещала стабильность и неплохой достаток. Я был восстановлен на военной службе. Продвигаясь по служебной лестнице, довольно скоро меня назначили на должность главврача лагеря. Впрочем, тюремная практика не мешала мне вести активную переписку со своим институтом, находясь в непосредственном контакте с бывшими коллегами. К тому времени институт приобрел статус оборонного предприятия, и был включен в штат министерства обороны. Это означало не только финансовую свободу, средства на исследования выделялись огромные, но и разрешение на проведение опытов над людьми, цинично называемых между сотрудниками – людским материалом. Если вы спросите меня, когда же в моей голове возникла идея об использовании человеческого материала, я затруднюсь ответить. Но совершенно точно эта мысль пришла мне в голову еще в бытность главного врача лагеря, когда ни о каких активных исследованиях в институте речи не велось. Поэтому, не без гордости, хочу заметить, что идея об использовании в процессе лабораторных испытаний человека принадлежит лишь мне. Что в будущем и предопределило научный прорыв в области генетического конструирования. Видя ущербность и неполноценность заключенных, с которыми мне приходилось сталкиваться по роду службы, я не раз в мыслях возвращался к идее усовершенствования человека. Благо, условия лагеря предоставляли мне прекрасные возможности для полулегальных лабораторных и медицинских исследований, без страха преследования законом. Наверное, тогда я и стал «Эскулапом», хотя это прозвище появилось гораздо позже. Был ли у меня выбор? Пожалуй, нет, и если сейчас, по истечению стольких лет, меня спросят, как бы я поступил, я бы ответил – так же.

Тут, мне нужно сделать небольшое отступление, дабы в дальнейшем не возникало двоякого суждения, уточнив, что же я подразумеваю под термином «людской материал». Лично для меня принятие решение об опытах на людях явилось своеобразным Рубиконом, раз и навсегда отгородившем меня от остального мира. Когда на моих глазах умер первый заключенный, не выдержавший лабораторных испытаний – мне стало кристально ясно, что пути назад уже нет. Либо я добиваюсь успеха, невзирая на всевозрастающее число жертв, и получаю пожизненную индульгенцию, либо, в случае неудачи, на моей карьере и жизни можно будет поставить крест. Страшнее всего была мысль, что с потерей работы, ставшей для меня всем, я потерял бы всякий смысл к существованию. Разумеется, моя медицинская деятельность не могла быть не замечена наверху. Чаша весов в любой момент могла склониться как в мою сторону, так и в сторону моих врагов, коих с пришедшими ко мне успехом и признанием становилось всё больше. Со смертью первого подопытного я перешел черту, и вверил свою судьбу воле случая. Но случилось так, что в условиях ухудшающейся обстановки на фронтах, дефицита времени и человеческих ресурсов, министерство обороны оказалось заинтересовано в результатах опытов. Мои исследования, касающиеся вырождения человеческого генофонда и изыскания путей улучшения его наследственных свойств, были высоко оценены. Я был представлен к очередному званию, с предложением занять должность директора вновь организованного института