Тимбервольф - Дмитрий Владиславович Федоров

генетики.

До моего прихода исследования в области генетики находились в упадочном состоянии, вызванном неспособностью руководителей к ответственным и смелым решениям. Количество подопытных, попадающих в институт в добровольно-приказном порядке, уменьшалось, а неудачных экспериментов – увеличивалось. Росла и кипа бумаг с отписками по каждой неудачной операции, и с приказами усилить интенсивность исследований, идущих сверху. Военное руководство мало считались с жертвами, а объективные преграды и научные неудачи интересовали их меньше всего. И случилось то, что должно было случиться – нажим сверху, и растущее сопротивление неподдающихся насильному вторжению тайн человеческого организма – произвели эффект разжавшейся пружины. Теперь, скорее всего, точно и не узнать, каким образом это решение смогло пробить себе путь наверх. Мое обивание порогов различных министерств носило скорее формальный, нежели практический характер. Я прекрасно понимал, что утверждение моего предложения может повиснуть в воздухе очень надолго, если не навсегда. Но факт остается фактом. Идея очистки генофонда наверняка имела множество поклонников и высокопоставленных покровителей. И положительное решение по моим предложениям было лишь вопросом времени. Так и случилось. Шлюзы открылись, и уже ничего не могло помешать мне завершить начатое. Институт получал в свое распоряжение неограниченное количество человеческих ресурсов, не требующее жесткой отчетности, контроля и боязни за их утерю.

Я говорю о заключенных концентрационных лагерей.

В начале войны в большинстве стран европейской оси были организованы закрытые территории, в простонародье называемые резервациями, в которые были согнаны незаконные эмигранты из Африки, Ближнего Востока, часть азиатской и восточно-европейской диаспоры. Не знаю, чем было вызвано это решение: боязнью ли открытых бунтов, организации подполья или обыкновенной ксенофобией. Но как показала история, постройка резерваций возымела обратный эффект. Ограниченное пространство, лишенное элементарных бытовых удобств, вело к тотальной антисанитарии, и как следствие – к вспышкам вирусных заболеваний и непрекращающимся волнениям и бунтам. Фактически решение по организации резерваций привело только к одному – к тому, что страны Европы получили в своем тылу второй фронт, отнимающий колоссальное количество ресурсов, и оттягивающий часть боеспособных воинских частей для поддержания порядка. В условиях тяжелой войны единственным, как тогда казалось, верным решением была организация целой сети концлагерей, со строгой иерархией, жесткой дисциплиной и бесчеловечными методами поддержания порядка. Как и всё, деятельность концлагерей была подчинена только одной цели, перевооружению и укреплению армии, пытающейся остановить накатывающиеся волны экспансии стран третьего мира, и наращиванию промышленных мощностей оборонного комплекса. Это, разумеется, касалось не только бесплатного рабского труда. По любому требованию, из лагерей доставлялось любое количество крови для госпиталей, и, о чём сейчас всячески замалчивается, так необходимый донорский материал. Потому ни у кого не возникло и тени сомнения по поводу использования заключенных в качестве материала лабораторного.

Внезапно Эскулап закашлялся, и, отвернув к стенке голову, начал что-то бормотать. Александра запаниковала, и, щелкнув диктофоном, склонилась над доктором, вслушиваясь в его шепот. Понять что-либо из бессвязных фраз, большинство из которых он произносил на сербском языке, было совершенно невозможно.

– Доктор, – она громко, но уже вежливо, позвала наблюдающего врача, с бессилием чувствуя, как желанная добыча на глазах ускользает из ее рук.

Вошедший врач, лишь мельком взглянув в сторону Эскулапа, покачал головой.

– Мне нужно еще несколько минут, сделайте что-нибудь, приведите его в сознание, – процедила не своим голосом сквозь сжатые губы Александра.

Наверное, взглянув на нее, врач понял, что споры бесполезны, но и промолчать он не смог:

– Хорошо, но я должен буду остаться рядом с пациентом, извините, но…

– Оставайтесь, – холодно прервала его Александра. – Но запомните, ко всему тому, что вами будет услышано, теперь и вы будете иметь непосредственное отношение. И поверьте мне, лучше вам помалкивать о том, что здесь будет произнесено.

От его лица отхлынула кровь, но он всё же предпочел остаться. Совершив необходимые манипуляции, он взглянул на наручные часы, и коротко сообщил:

– Минут тридцать он поспит, ему нужно отдохнуть. После пробуждения у вас будет не больше десяти минут. А потом…, – врач покачал головой. – Когда он будет в следующий раз в трезвом уме, и будет ли вообще.…Успевайте, мадам, потом разбудить его уже будет не в моей власти.

Тем временем, Эскулап прекратил бормотание, видимо лекарство, введенное его лечащим врачом, всё же начало действовать, и он, притихнув, уснул.

***

Армейская форма, наспех подогнанная портным из числа заключенных бараков, в которых содержались выходцы из юго-восточной Европы, жутко стесняла движения. Да и вообще, мне в ней было неуютно, не по себе, что ли. Та старая, с погонами майора, удобная и привычная, была вынуждена пылиться в шкафу. Придется теперь привыкать к этой, новое звание обязывало. А в лагере стоял переполох. Все службы были подняты на уши, заключенные загнаны в бараки, в подразделениях охраны проведены строевые смотры. Внушительная делегация из представителей министерств обороны и внутренних дел должна была посетить нас с ежегодной инспекцией. Вот только времена менялись. Ухудшающаяся обстановка на фронтах диктовала новые условия содержания заключенных. Ничего хорошего этот визит не предвещал, кроме урезанного бюджета, повышения норм выработки и ужесточения режима заключения. Что касается меня, угроза того, что исследования будут свёрнуты, с каждым днём становилась всё явственнее. Потому я и находился в нервном, разобранном состоянии, не зная, какие аргументы подобрать, чтобы выпросить у ничего не понимающих в науке чиновников хотя бы месяц. Я подошел к зеркалу со снующим рядом портным, так и норовившим уколоть меня иголкой.

– Еще секунду, господин начальник, – портной подобострастно улыбнулся, – почти готово.

Он стряхнул несуществующую пыль с боков черного армейского кителя и с дрожью в голосе спросил:

– Как вам, господин, ничего не жмёт?

Я еле сдержался, чтобы не нахамить. Нельзя было давать волю чувствам. От сегодняшнего визита комиссии зависело очень многое, и мне не следовало начинать день с нервной ругани.

– Всё хорошо, Штефан, ты можешь быть свободен, – портной коротко поклонился и в сопровождении караульного покинул комнату.

Угольного цвета форма, с погонами полковника, абсолютно на мне не смотрелась. Она, словно издеваясь своим идеальным покроем с нескрываемым аристократическим лоском, подчеркивала моё плебейское происхождение. Диссонанс картины дополнялся внешним видом: изможденным лицом с выдающимися скулами, обтянутыми серой кожей и ввалившимися глазами, мутными от хронического недосыпа. В целом же высокий, поджарый мужчина в зеркале, облаченный в форму полковника внутренних дел, с начищенными до блеска сапогами, смотрелся весьма внушительно и вполне представительно. Воинская выправка, оставшаяся еще со времен войны, никуда не делась. Я натянуто улыбнулся сам себе и одернул китель.

«Что ж, господин полковник, вам и карты в руки», – с сожалением взглянув на свой костыль, я накинул черный плащ и не спеша,