Тимбервольф - Дмитрий Владиславович Федоров

с трудом удерживая ровную походку, вышел в коридор. В ответ на приветствие караульных, стоящих с оружием наизготовку в дверях, я небрежным движением прикоснулся к козырьку фуражки. Годы офицерской службы так и не заставили меня проникнуться пиететом к воинскому этикету, соблюдение которого у меня, как и у любого армейского врача, далекого от строевой муштры, вызывало лишь раздражение и головную боль.

Косой дождь, непрекращающийся с раннего утра, со звоном шлёпал по плащу и фуражке. Подняв воротник, я поёжился и взглянул на низкие темные тучи, отражавшиеся в большой луже у здания комендатуры. Противно ныла нога, непременно дающая знать о себе в пасмурную погоду сквозящей болью.

«Мерзко на улице», – подумал я и поднял прищуренные глаза к небу, нервно, в ожидании комиссии, со скрипом потирая друг о друга руки, облаченные в перчатки. Нужно было собраться, мандраж не отпускал, и стало на мгновение жалко, что отказал себе в сотне грамм водки. Прыгая через лужи, ко мне подскочил дежурный по лагерю, на ходу раскрывая зонт. Нам с дежурным и стоящими поодаль караульными с автоматами наперевес предстояло встретить внушительную процессию из нескольких машин, вкатывающихся в огромные стальные ворота. Совершив круг почёта по плацу, прилегающему к административным зданиям, головная машина колоны выкатилась к нам и развернулась, на ходу открывая двери. Подскочившие офицеры сопровождения услужливо придержали дверцы машин, выпуская приехавшее начальство. А лица были сплошь знакомые и представительные. Пара офицеров из высшего генералитета, несколько государственных функционеров, представляющих комиссии по правам человека, с громкими, но ничего не значащими названиями, и конечно министры, имеющие непосредственное отношение к оборонному комплексу. Первым из машины, не дождавшись, пока ему откроют дверь, выскочил комиссар по правам заключённых – худой и непропорционально высокий старик, обезображенный хронической сутулостью. Заметно было, что здесь он чувствует себя совершенно неуютно, как умный человек, понимающий весь комизм и нелепость своего положения. А вот этот розовощекий с погонами генерал-лейтенанта, грузно выползающий из машины, занимал должность заместителя начальника генерального штаба по вооружению. Тот еще упырь, знакомый мне по Ближнему востоку своими методами по борьбе с местным населением. Его заслуги в деле борьбы с сепаратизмом были замечены наверху, послужив неплохим стартом для продвижения по служебной лестнице. На нем я не стал задерживать свой взгляд, тревожно ожидая следующего персонажа. Вслед за генералом на воздух выбрался тип в гражданской одежде, удерживая за широкие борта щеголеватый борсалино. Оглядевшись по сторонам, он по-хозяйски указал генералу пригласительным жестом в нашу сторону и взглянул на меня. Даже с расстояния нескольких метров, я заметил его леденящий, принизывающий взгляд, словно бездушный сканер, беспардонно ощупывающий меня с ног до головы. Его, в отличие от недалеких военных, мне более всего следовало опасаться, постоянно находясь настороже. Человека, организатора и вдохновителя концепции концентрационных лагерей, в условиях войны подчинившего достижению своей цели немыслимые в мирное время административные и военные ресурсы.

– Полковник, – он коротко поприветствовал меня, небрежно подав руку.

– Господин министр, – я козырнул и ответил на его рукопожатие.

– Вы подготовились, я надеюсь? – его короткие, рубленые фразы нервировали, заставляя собеседников впадать в ступор и смущение. Он успешно пользовался этим приемом, как правило, захватывая инициативу, играя на неуверенности и скованности оппонента. Человек, умеющий завести толпу, чутко улавливающий ее настроение и желания. Я постарался не поддаться магии его тяжелого взгляда, и даже где-то почти мистическому обаянию, попытавшись как можно дольше удерживать дистанцию. В случае с министром лучшим способом угодить ему было придерживаться официального протокола, не выходя за служебные рамки. Что я и попытался сделать, несмотря на небольшой опыт общения со столь высокопоставленными лицами. Мой сухой, сжатый доклад о ситуации в лагере заставил министра недовольно скукситься. Видимо, он ожидал другого, более бравого и подобострастного отчета. Однако, сделав над собой едва заметное усилие, он, коротко кивнув, прошел мимо меня в сопровождении догоняющих его генералов и чиновников.

– Ваше решение о переносе части лабораторных мощностей в полевые условия было весьма смелым и самоуверенным, – министр, сидя в мягком кресле, оценивающе рассматривал меня бесцветными глазами, взглядом, совершенно лишенным эмоций. Я, стоя поодаль по стойке смирно, решился посмотреть на министра, и заметил нервный тик на его левой щеке.

«А ведь министр нервничает», – поразился я, и эта мысль, как ни странно, приободрила меня.

– Только в условиях концлагеря нам удастся наладить конвейер с удовлетворительной производительностью, господин министр, – твердым голосом ответил я.

– Вам виднее, – казалось, министр расслабился, опустив плечи и глотнув кофе. – Да вы садитесь, полковник, – он небрежно махнул рукой, – не стесняйтесь, – добавил он. – Но хочу порекомендовать вам повысить интенсивность исследований и как можно быстрее перейти к выпуску прототипов. Какими средствами вы этого добьетесь, меня мало интересует. Но вы не можете не понимать, что доверие, оказанное вам, скоро перейдет все доступные пределы. Армии нужны солдаты, а не произведения искусства. Запускайте конвейер как можно быстрее. Закончите свои исследования в процессе производства.

– Господин министр, не будем ходить вокруг да около. Скажу прямо, – продолжил я, собравшись с духом. – Мне нужно три месяца.

– Месяц, – не дослушав меня, отрезал тот, и я, боясь выдать свои эмоции, с облегчением вздохнул. – Но если ты не уложишься в срок, – неожиданно министр сменил тон разговора, перейдя на Ты, и в его голосе послышались стальные нотки, – обещаю тебе, что прослежу за тем, чтобы ты закончил офицерскую карьеру в должности вшивого тюремного врача. И это в лучшем случае, – я поднял на него глаза и похолодел от злости, горевшей в его глазах. – А в худшем – оформлю тебе бессрочную прописку в одном из этих ваших вонючих бараков.

***

– Доктор, – Александра, заметив открывшиеся глаза эскулапа, тактично прокашлялась, – вы можете говорить?

– Думаю да, – он перевел усталый взгляд на Александру. – Не обращайте внимания, я в последнее время спонтанно проваливаюсь в сон, – с горькой иронией добавил он. – Будь неладна эта болезнь, – совсем тихо сказал он и натянуто улыбнулся.

– Это ничего. Я понимаю. Но, доктор, – вкрадчиво произнесла Александра, словно боясь спугнуть здравомыслие во взгляде Эскулапа, – ваши воспоминания – это, конечно, интересно и познавательно. Но оставьте их для своих будущих мемуаров.

– Шутить изволите, – Эскулап засмеялся, и от его смеха, напоминающего скорее карканье старого ворона, по позвоночнику Александры пробежал неприятный холодок.

– Куда больше меня интересует Дельгадо, – тихо произнесла она, – рассказывайте все, что знаете, у нас немного времени.

– Дался вам этот засранец, – лицо Эскулапа скривилось, – чувствую, Симон, у вас с ним своеобразные отношения, – он ехидно взглянул на нее, – что я могу о нем сказать.…Сколько помню его, высокомерная ухмылка никогда не сходила с