Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

На твоей пицце?

Я упираю свободный кулак в бедро.

– В брокколи куда больше белка, чем в мясе. Ясно?

Уголок его рта дёргается.

– Как скажешь.

– Эй, так и есть! – Я протягиваю руку и легонько похлопываю его по плечу. – Погугли всё же.

Смеясь, Оскар поднимает руки и делает несколько шагов назад. Снег хрустит под его ботинками в стиле стимпанк.

– Я тебе верю. – Он медленно опускает руки. Его взгляд меняется. Становится более непристойным, отчего в горле у меня пересыхает. – Прежде чем я уйду, ещё один вопрос.

– Только быстро, а то брокколи остывает.

– Кто такой сумеречный охотник Джонатан?

Я застываю на месте.

– Чего?

– Ты назвала меня так. Как раз в тот момент, когда явился парень с пиццей, ты ещё смотрела на меня как на инопланетянина.

– Не было такого!

Оскар удаляется спиной вперёд, не переставая ухмыляться.

– Ну как скажешь.

Я поворачиваюсь к нему спиной так быстро, как только могу с двумя коробками пиццы в руках. Лицо горит, а тут как раз вспыхнули фонари с датчиками движения. Эти предатели безжалостно выдали бы меня. Я прячусь за дверью и закрываю её за собой. Но прежде чем она захлопывается, ещё раз слышу голос Оскара.

– Эй, Хейли?

Медленно опускаю веки. Глубоко вдыхаю аромат пиццы. Снова распахиваю веки, а следом за ними дверь.

Оскар стоит, руки в жёлтых карманах, ноги в ботинках из «Королевства сердец», улыбка на миллион долларов на лице на миллион долларов.

– Да, Мистерио?

Он наклоняет голову. Фонарь заставляет его глаза сиять, а моё сердце вибрировать. Буквально тону в его взгляде.

– Твой прикид. – Он указывает на мою толстовку с капюшоном. На голые ноги. Мягкие носки. – Ты тоже выглядишь так, будто это ты.

Мой рот приоткрывается.

– В положительном или отрицательном смысле?

От его смеха мурашки по коже.

– Как будто, я сказал. Как будто, Гвендолин.

Я закрываю дверь. Стена, выстроенная против Оскара, рухнула. Собственно, я это предвидела, учитывая картонную конструкцию, склеенную клейкой лентой, а не суперклеем.

Когда я возвращаюсь на балкон, Пейсли облегчённо вздыхает.

– Боже мой, наконец-то! Я умираю с голоду! Ты ещё в туалет ходила, что ли? Пожалуйста, скажи, что ты не брала с собой пиццу.

Я устраиваю коробки между нами, залезаю под тёплое одеяло и отрываю себе кусок.

– Оскар приходил, – сообщаю, не переставая жевать.

Пейсли застывает на месте, и пицца свисает у неё изо рта.

– Оскар? – повторяет она, но это звучит как «ошка» с длинным «а».

Я киваю.

– В туалете?

– Что?

– Где?

– А, у входной двери! – Брокколи вкуснее, чем когда-либо. – Он приходил к Ноксу.

– О боже! – Глаза Пейсли похожи на огромные голубые шарики. Заблудившаяся снежинка летит ей в лицо, маленькой звёздочкой оставаясь на скуле. – Он вёл себя с тобой так же странно, как и на катке?

– Нет. – Птичка приземляется на деревянный парапет. Она прыгает по нему несколько раз и улетает. Я вздыхаю. – Он снова был милым.

– Вежливо-милым или таким милым, как на нагорье?

– Как на нагорье.

– Вот чёрт.

– Да.

– Не сдавайся, Гвен. – Пейсли хочет выглядеть серьёзной, но впечатление портит набитый пиццей рот. – Не имеет значения, что произошло на вечеринке. Просто забудь об этом.

– Не могу.

– Ну не забывай об этом, но продолжай. Просто продолжай идти.

– Думаешь, это сработает?

Она кивает.

– Я знаю, что это сработает. И чаще всего, если ты не будешь стоять на месте, жизнь сама подскажет дорогу.

– Надеюсь, правильную дорогу.

– Жизнь знает, какая правильная.

Я прижимаюсь к подруге. Вместе мы наблюдаем, как снежинки танцуют под мелодию жизни. Освещённые звёздами, освещённые икеевской гирляндой, они описывают волшебство свободного падения, прыжок в неизвестность и красоту диких моментов.

Кусочек брокколи падает на мою худи. Я отбрасываю его в сторону и смотрю на себя сверху вниз. На худи зелёное пятно над буквой «Г», но я всё равно улыбаюсь, потому что выгляжу так, будто это я.

Она – ворон, окутанный красотой и тьмой

Оскар

Я чувствую себя раздавленным. Понятия не имею, как долго я спал. Самое большее – минут сорок пять. Остальное время я лежал без сна и сквозь панорамные окна таращился на зелёно-белые ели Аспенского нагорья. Их стена казалась плотной, крепкой и загадочной.

Они похожи на Гвен.

В какой-то момент я встал и отодвинул кровать в угол к окнам. Она идеально поместилась в нишу. Теперь, когда я просыпаюсь ночью лицом влево, первое, что вижу – это заснеженные ели. И когда сажусь и выпрямляюсь, глядя прямо перед собой, то же самое. Это была лучшая идея, которая пришла мне в голову прошлой ночью, чтобы отвлечься.

От Гвен. От Брайони. И от конфликта в моей голове. Всё равно одна похожа на другую, и пора бы избавиться от внутреннего магнита, который притягивает меня к сложным девушкам. Мне не нужна вторая Брайони.

В раздевалке я достаю из спортивной сумки коньки и на завязанных шнурках вешаю их через плечо. Убираю сумку в шкафчик, а затем тащу своё переутомлённое тело вверх по лестнице в гостиную. Мой серый найковский костюм пахнет кондиционером для белья Аддингтонов. Апельсин и облепиха. Для ультрачувствительной кожи, ведь Джорджия опасается, что другое средство окажется недостаточно хорошим для меня. Как и упоминал, я её младенец. И, как уже рассказывал, я совсем не против.

Ещё рано. Почти полседьмого. За исключением Харпер, в фойе нет спортсменов. Она рассеянно помешивает ложечкой капучино, скользя мечтательным взглядом по галерее на свежую поверхность катка.

Я встаю у стойки, устало улыбаюсь черноволосой официантке и заказываю кофе.

– Доброе утро, – здороваюсь, подсаживаясь к Харпер.

Когда она поднимает глаза, замечаю, что её лицо выглядит едва ли не более усталым, чем моё.

– Доброе утро, Оскар.

– Рано ты.

Она слабо улыбается.

– Да и ты тоже.

– Не мог уснуть.

Харпер подносит чашку к губам и делает глоток.

– Что не давало тебе уснуть?

– Мысли.

– Поделишься, какие?

Я заглядываю в свою чёрную жижу. Затем откидываюсь на спинку стула и провожу рукой по волосам. Короткая щетина колет мою ладонь.

– Нет.

– Тоже неплохо, – пожимает она плечами.

Несколько мгновений мы молчим, слышно только, как прихлёбываем напитки. Я следом за Харпер бросаю взгляд на галерею как раз в ту секунду, когда раздаётся звук коньков по льду.

На каток выходит Гвен, и моё сердце словно захлёбывается. Хочется прикрикнуть на него, но вместо этого я сжимаю чашку с горячим кофе, не обращая внимания на то, что обжигаю ладони. Под бело-жёлтым светом потолочных светильников Гвен сияет не хуже вороны на восходе солнца. Она