Два голоса, или поминовение - Владислав Броневский

9 XI 1961

Адам

Слиться хочу с тишиною —колоколом, что замолк.Все, что сделано мною,Он давно превозмог.

Не полюблю Марыли(сколько их было, страсть!),с Ним давно разделилиэту страсть.

Не верю, что умер Ордон —историки лгут.Ни я, ни Онне призна́ем их суд.

В «дзядов» и духов не верю,в чары, в ночные заклятья.Хоть по ним я мерюмерки мои и понятья.

Эй! Поля, в хлеба разряженные,мы вам верны,и с винтовкой, уже не заряженной,умрем у стерни.

14 XI 1961

Против бешенства

• • •

Дребезг окон, стен трясенье...Эта буря как накатит!Что ж мне надо для спасенья?Разве – до утра – заклятий.

Чары-мары... тьфу ты, имикто нас нынче обморочит?Да упырь вот в домовинес чердака слезать не хочет!

За окошком чьи-то мордымерзкие гримасы строят.Как, рассвет, еще не скор ты —кто-то мне глаза закроет?

От бессонницы те страсти,как и горсть стихотворений...А во тьме, куда попасть мне, —дребезг окон, стен трясенье.

Эта буря мчит от Вислы,тополя сгибая круто:как не знать ее мне свиста!Будет – грусть. Седое утро.

Но подвигнусь вновь на труд я —сочиню стихи иные,в них зазолотеет утро...Чары – вздор. Молчи, стихия!

На Жолибоже

Густы на Жолибоже тополя,но небо мне милей над Жолибожем,особенно в дни ноября, когдаслой серой краски на лазурь положен.Когда я полюбил, такое ж небо было.Как мило...

Тишь-тишью

Я по Освенциму плачуи по тебе, Мария.Звалась ты Мария, может, иначе.Умерли дни былые.Хожу-брожу, бестолковый покойник,еле таскаю ноги.Вспомнит ли кто обо мне с тоскою?Что я встречу? Смерть на дороге.Еще похожу-поброжу, быть может,рука моя стих напишет.В землю потом положат,тишь-тишью.

Воспоминание о 1931 годе

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!.Знакомая формулировка.Я и каменщик – мы в тюряге.У нас голодовка.

Этот сырой каземати жалкая корка хлеба,неужели они для нас —окно в небо?

Окно будет распахнутокувалдой, пером, мастерком,хлебное поле – вспаханочестным трудом.

Мы выйдем на волю с тем каменщиком,хлеб заработать чтоб.А если кому не нравится —в лоб!

Эстетика

Будь я поэтом-эстетом (как кому-то на ум взбрело),слагал бы вирши эстетские (себе же назло),но лучше б я нанялся маляром,выводил лица покойных,а после – головой в ведрос краской: вот смерть достойная...

Стихотворение

Она спит,я пишу свой стих,мое сердце болит,мир тревожно затих,дом объят тишиной,страх навис надо мной,страх видений ночных,и пишу я свой стих.

Не сплю, бужу тебя, берусь за папиросу:будильник на столе, хлеб, пара желтых хризантем;кричит ноябрьский ветер, как хор многоголосый,и, словно искривленное полено,я нем,с кривой улыбкою на мир смотрю...Спи, моя нежность неизменна,но я не сплю.

Отними папиросу, склонись надо мнойи погладь мои волосы нежной рукой,прикажи мне тебя, как дитя, укачать,научи, как стихи писать.Если нет, то путем безнадежнымза Мокотовым, за Жолибожемвдаль уйду неизвестным прохожим,поплетусь, где-то камень найду —головой на него упаду.

Счастье

Величайшее счастье —всегда только часть его.

Прекраснейшая из поэм —та, которой нет совсем.

Прекраснейшая из дам —где-то там...где-то там...

На рассвете

На рассвете многие —только держись —всю жизнь начинают новую жизнь.

Вот он, герой, – тут как тут– уже и одет и обут.

Едва натянул портки– готов наперегонки.

А новой жизни как не было, так и нет.Эх, люди, люди!!! И почему на всё у вастолько один ответдраные портки да драные башмаки?..

Ув. гр. пр.

– Уважаемый гражданин приказчик,есть у вас бумага? Продайте стопку.– Обождите, мальчишка сейчас притащит,он пошел за товаром в подсобку.– Ув. гр. пр., мне ужасно некогда,времени – просто в обрез,если ваш мальчик замешкается,я отправлюсь в лес.Куплю себе стопку листов шелестящихв березовой роще, в кленовой чаще,а если и там не сыщу ни листочка —повешусь, и точка.

* * *

Там, напротив, железо куют.Ничего.Телефон звонит поминутно.Ничего.В дверь звонят.Ничего.Машины рычат.Ничего.Я всё это перекричумолчаньем,ненаписанным стихотвореньем,тенью своей печальной.

* * *

Ничего со мной не стрясется,коль хлеба кусок найдется.

Хлеб?Само собой:в дом приходит хлеб трудовой.Не то сгинуть придется,коль хлеба куска не найдется!

Хлеб? – само собой.Автомат... тут вопрос другой.Хлеб насущный? – само собой:чтоб за жизнь —в ежедневныйбой.

Песня польских рабочих

Средь фабрик и заводовта песня родилась.Нас долго мучил голод,годами кровь лилась.

Сегодня нас мильоны,мы строим Общий Дом,мы красные знаменамечты своей несем.

Мы сметаем порядкигосударства господ —это в классовой схваткепобеждает народ!

Огни социализмарассеивают мрак,на зов родной Отчизныв бою равняем шаг.

Сегодня Польша всталав обличье трудовом —насилье капиталас родной земли сотрем!

Мы сметаем порядкигосударства господ —это в классовой схваткепобеждает народ!

Раздавим сапогамифашистский черный сброд!Страна Советов с намикак добрый друг живет.

И с городом воскреснутруины деревень.Мы первомайской песнейвстречаем новый день.

Мы сметаем порядкигосударства господ —это в классовой схваткепобеждает народ!

Воспоминание

Моя мама была знакома с врачом по фамилииПеркаль,моя мама питала к нему симпатию и уважение,доктор Перкаль был достоин уважения моей мамы,в нашем доме не было антисемитизма.

Мои друзья евреи сражались в Войске Польском,мои друзья евреи погибали за Польшу,моим друзьям – миллионам моих друзей! —поставили памятник в гетто.

Какой Гомеров гекзаметр воспел бы такую смерть?С ней не сравнится даже истерзанный трупПатрокла.О! не Илиада – Аид... Больше, чем Голгофа, —Освенцим...Вот основание памятника в варшавском гетто.

Мир, мир умершим. Не мир, а борьба – живым,борьба за имя людское для каждого, кто человекомзовётся...Моя мама была знакома с врачом по фамилииПеркаль,который был благородным человеком.

* * *

Мысли мелькают белками в парке —глядишь, устанут...Тянется день, а суровые паркитянуть не станут.

Жизнь коротать за чаркой – не дело,топай по тропам!Только моя-то жизнь пролетела,словно галопом.

Родина-матушка, тюрьмы да войны,книжки, журналы, —нет, не могу помереть спокойно:мало мне, мало!

Эх, написал бы я пасквиль на Бога —Бог не отпишет.Ванда, мой свет, написал бы так много —да кто услышит?

Кто мне поверит, что май приходитосенью зябкой,что жить охота – аж пальцы сводит?!.(Дочка, писал твой папка.)

* * *

В пьяной башке, наконец, ясно,пьяные звезды скоро погаснут,встанет рассвет бельмом на глазу слепого,радио загремит на весь мир – и давай трещать(по радио, конечно, гуралю в керпцах слово,а может, ещё какое важное дело,может, Трумэн какой-нибудь или Бевин),ну и пусть себе верещит на свет целый.Зачем?Откуда мне знать.

Решил я (вместе с моей душой) – нынче май,так пускай... будет сирень и каштанов свечи,и чтоб тишина стояла,и небо было за́лито синевой,и снова был я влюблен бесконечно.

Да так и есть!Ванда, любимая,Радио пусть катится...а любовь не остынет.

* * *

Знаю, Пушкин страдал от царя.Да что там. Знаю давно:слова его, как алмазы, горяткаждым каратом. Но

всё-таки он в тех антишамбрах[30]съёживался чутьчуть,когда вокруг ошивалась шантрапа. Кто? Не в этом суть.

Обнявшись, будь я на сто лет моложе,я бы плакал с ним от тоски.Факт: я хандрю и мучаюсь тоже —от Вислы и до Оки.

Поляк и русский, мы оба люди,но одного не осилю:это было и это будет —«Клеветникам России».

Счастье