Два голоса, или поминовение - Владислав Броневский

10

Ты прекрасна, река Висла,вижу тебя до дна,ты союзница моим мыслям,моим снам.

Ты прекрасна, Мазовия,у тебя взял я крылья для взлета.Вот острие моих слов: яне «из грустной страны илотов».

Я книга, которую перелистыватьбудущему поколенью;это, Висла,мощь твоего теченья.

А умру я,так в Висле меня утопите,как Святовида,и позабудьте,как о Святовиде!

Ближайшая родина

Что делать – не знаешьс лирикой грустной под утро,домой бы пойти: светает,но я же дома как будто.

Сны это? В Плоцке опять я,и ландыши, черт возьми, снова,а в Радзиве яркие пятнакалужниц желтоголовых.

Можно и в Лонцк поехать,и отправиться в Брвильно.Конечно, это не к спеху,но есть там цветами обильный

лужок, где пахнет ятрышникнад озером, неба полным,где черемуха дикая пышноцветет и мудрые волны

ласкают ее, как дочурку,и просят ответной ласки...Можно дойти до речушки,постоять над берегом вязким,

там улитки, пиявки, моллюски,камыши и лилии водные.Подойду. На минутку склонюсь янад светлыми волнами:

вновь увижу я лес сосновый,луг над озером, Плоцк и Вислу...Родина, снова и сноватебе – мои чувства и мысли.

Цветенье вишни

Если б жизнь была цветеньем вишни,стали бы слова мои излишни,жил бы я, порхая в синеве,как стрекозы над водой озерной,высь была бы заводью просторной,было бы привольно на траве,я б глядел па полыханье солнца,сквозь листву, сквозь ветви тополей,наплывала б тень, и снова – солнце,солнечная ширь полей.

Жизнь! Цветенье вишен! Зелень пашен!Жизнь цветов и польской речи нашей!Жизнь! Любовь! И все, что ценим в них:Мазовецкий край. Борьба. И стих...

Рабочий из Радома

Поэзия, не знаю, в чемтвой смысл, зачем нужна ты.Но плачут люди над стихом,волнением объяты.

И сами пишут иногда,найти созвучья силятся,чтоб не согнула их беда,чтоб горю песней вылиться.

Я понял это, получиводно письмо из Радома:рабочий, сына схоронив,в стихах почуял надобность.

Он помощи моей просил,посланье было краткое:«Мой сын, – писал он, – был красиви с ласковым характером.

Я с просьбою великою:увековечьте памятьбез всякой там религии,душевными стихами...»

Моисеев посох – он сродниволшебным свойствам песни:споешь – в скале забьет родники мертвые воскреснут.

О соловьиной жестокости

Велела писать мне о роще.Пишу. Да вот мысли гуляют,по майской несет меня ночи —так в мае бывает...

В газетах то атом, то Черчилли.Я радио слушать не буду.Цветам распахну свое сердце,ну, хоть на минуту.

Сперва обращусь к сирени,к фиалке, потом к левкою,Арахна-луна оденетменя в шитье золотое.

Восславлю каштанов свечи,как первосвященник, а дальшесоловушек увековечу:– Рыдайте!

Не плачут, а ночью синеюв любовной гибнут агонии...Cantat noctu luscinia[29] —прочел в лексиконе.

Словарь ведь не жизнь! В нем – всё проще...Дочурка, позволь, помечтаю,мне чудится, будто мы в роще,и ты всё такая —

и локон твой светел, как лето,и снова ты хочешь того же:прожить до скончания светаи даже чуть дольше...

В сафических строфах нарочнослегка плутовал, напутал,хотел, чтоб рассказ свой докончилИцек Гуткинд,

пусть скажет, что думал он в гетто,когда расстрелял все патроны...А соловьи в это летозаливались влюбленно...

А в сорок четвертом бесчувственносвистали они во все горло...Певецсоловей, не кощунствуй,ведь гибнет город!..

Весна, Варшава, дочурка!В мае приходит радость,а мне – от призраков жутко...Сжальтесь!

Я о роще писать стараюсь,в ней неистовствовало контральто,когда на траву страданийпал Вальтер...

«Горные вершины» (у Гете),«Над водным простором чистым»...Другого придумай поэта,май – артист мой.

Возрождённая столица

С востока дорогой атакармия наступала.Варшаву разрушил враг,пылали кварталы.

Дома простояли двести,а то и пятьсот лет.В развалинах Краковское Предместьеи Новый Свет.

Слава руинамзаводов, дворцов и мостов.Немало ещё пройти нам:трасса «Запад – Восток».

Вперёд, бульдозер, на щебень кровавый!План – вчера. Свершенье – сегодня.Новую строим Варшаву.Будет город из пепла поднят

– Зигмунт-король, как дела, дорогой?Что видно тебе с пьедестала?– Мариенштадт шумит предо мной,я горд, как бывало.

– Зигмунт-король, а что вдалимаячит пред тобою?– Там Шлёнско-Домбровский мост возвелипрошедшей весною.

– Зигмунт-король, а твой пьедесталладно ли сложен? – Неплохо.Стою себе, как прежде стоял,мой меч отмеряет эпоху.

Да что там король!.. Сюда шагает,чтоб всё увидеть воочию,тот, кто везде города воздвигает, —Великий Зодчий.

Плечи его – широта небосклона,шаг сотрясает хребты и дубравы,над головой – огней миллионы,меж ними – огни Варшавы.

Сжимает молот его рука,идёт он по городу, прям и упорен,шагнет – и позади века,а впереди – грядущие зори.

Он говорит: «Хватит слёз и пожаров!»Он командует наступленье.«Вот рождение новой Варшавы,Социализма рожденье».

Моя судьба

Что же со мною станет,когда страницу закрою?А ничего не станет —стану я тишиною.

Она-то мне и нужна,пусть гремит тишина!

Пусть грохочут залпы в Париже!Товарищи, буду с вами я,когда уже ничего не напишетрука моя.

Другу

Друг мой, а ты постиг,что самый прекрасный стихне красивей, чем нашидаже не очень красивые жёны?

Это сказал я тебе одному.Я был потрясен,и она была потрясенной —почему?

Это было весной – а может быть, летом? – в Варшаве,и мы не знали невзгод...Счастливые дни? —Им потерял я в Освенциме счет,вот и давит горе, кровавит.

Ты (мы звали тебя «домашний раввин»)дал мне сердца кусок.Спасибо, мой друг. Я разрядил карабин.И ты. Битва снова нас ждет.Путь наш прям и широк.

Всё о Варшаве

Алгебраичность слов, математичность чувств?С такой премудрости я не беру примера.Усвоить что-нибудь у месяца хочу —чему не научусь, то не приму на веру.

«И верю от языческого сердца»,но и язычники не те уж! Стать инойдолжна поэзия, иль не изменитсяи впредь она останется собой?

Во многом по мечу и по куделиот Трех Великих я отличен. В самом деле,я так себе (в стихах), о том и о другомболтаю и пишу – о том, что есть кругом:

могилы в центре городском,и дом разрушенный пустой,и мост разбитый —всему в мой стих простойпути открыты!

Соловей

Свищет всю ночьсоловей надо мною,и каждая трель – внове.Злодей-соловей,дай минуту покоя,дай себя высказать в слове...

Трелью твоеюсердце омыто,тихо лежу ничком, —только вот смерть —мой страж ненасытный —водит по сердцу смычком.

Умрет соловей.Остановится сердцеи кровоток горячий.Майская ночь.Соловьиное скерцо.Счет – навеки оплачен.

О птицах и трамваях

В Варшаве будят рано нас птицы и трамваи;их звон сквозь сон я слышу, с постели не вставая.Да и зачем мне вставать?Птичек с карнизов гонять?Пойти, что ль, на Волю?или на Охоту?Вольному воля,а мне неохота.Но если вдруг встану с рассветом, рано-рано,пойду не на Мокотов, пойду не на Муранов,пойду на площадь Замка,туда, где была колонна,подставлю спину Зигмунту —пусть будет обновленный.

Под конец мая

Улочкой ходят музыи Идельфонс Константы.От лимузинов грузныхбежать бы, как арестанту,

от ангельского довольства,узоров цветочной гирляндывенгерского посольства —бежать бы отсюда, Ванда;

и пусть верещат фонтаны,всю ночь соловьи рыдают,уфф! душно! – хочется прямобежать из розариярая,

в Казимиж бежать, на Свидер,на лоно, так скажем, природы,где воздух, пейзаж нехитрый,где манят прохладой воды:

без обуви, без алкоголя,трава, ветерка дуновенье,в башке непочатое полестихотворений.

Букет на подоконнике