Два голоса, или поминовение - Владислав Броневский

Я жил

Жалею о каждой минуте, не погеройски протекшей,прошедшей напрасно,минуте, с которой светлей бы и крепчене сделалось братство.

Я в себя смотрю – вдруг да пусто? —до слёз пугаясь молчанья,в шелковистый платочек стихов искуснособираю свое отчаянье.

Нет, туда не пойду я, куда относит,не уступлю ни дня!Смерть многих скосила и многих скосит,но не меня.

Если бы смог, сказал бы Анке любимой,оглянувшись на все, что в жизни свершил,моей возлюбленной, неповторимой:«Я жил».

Моя дочь

Снова ночь проплакана длинная,мысли мечутся, словно листья,всё за нею – моя любимая! —всё за нею гонятся мысли.

Каково тебе отдыхаетсяв жесткой ясеневой одежде?А она лежит, улыбается,не такая совсем, как прежде.

Как мне из горя вырваться,из глубины леденящей,чтоб с тобой хоть на миг увидеться,с настоящей?

Фирлеювной спящей в Бейсцах,ты мне видишься в саркофаге...А себе не найду я места,а писать не найду отваги.

* * *

Анка, три с половиной года минуґло,это страшно, огромно,а ведь нет ни дня, ни минуты,чтоб я свое горе не вспомнил:

ты ушла, и остался я здесь сиротою —что мне твердость моя напускная? —я ищу тебя в небе, но небо пустое,и я небо тогда проклинаю.

Никакая, увы, философияне сотрет, не изменит факта.Мать ушла, и сестра ушла Софья,а ведь я примирился как-то.

Но совсем по-иному с тобою,наяву и во сне вспоминаю...Может, в чем-нибудь я виноват пред тобою —почем я знаю.

На Повонзках могила заснеженная,и вижу березы над ней наяву я...Скажи, ты ведь вправду была, моя нежная,ведь я существую...

Анютины глазки

Анютины глазки с могилы Анкив склянке прозрачной.Все утра мои теперь, как подранки,все полдни мрачны.

«Пани доктор, так мне немножкополегче будет».Но она велела закрыть окошко:нельзя, застудит.

А там, в узкой ясеневой темнице,в гробу, тепло ли?Я болен. Хочу умереть в больнице.Не помнить боли.

К черту термометр, лекарства спрячу.Они не лечат.Но Анютины глазки вижу и плачу —от них мне легче.

Анка, я... еще поживу, покудалегендой, светомтвои цветы оплетать здесь буду...Я – только в этом!

Новые стихи

Висла

[Фрагменты]

[1]

В белых знамёнах – вишни,зеленые – вскинул тополь,а в небе видением Вислыразлив голубого потопа.

Проехали Сандомежи,апрель мчит по воздуху мысли.Лети нашей радости вешнейвеселый посвист по Висле!

Висла! Неси по руинамзаботы к вечным маям!Об этом расцветом невиннымберёз тебя заклинаем.

Гляди же! Это Варшавас мостами, центром, Жеранью.Варшава, кровавая слава,глотай нас, живьем пожирая.

Весна горячей работы,Висла Первого мая,тружусь с надеждой, с охотой,всего себя отдавая.

[2]

В Гочалковицах – Висламалютка,как Свидер:ладони в воду – запрудкой,и всю ее тут увидел.

Белая Виселка, Черная Виселкас горы Бараньей.Апрель. А небо? Хрустальной выделки,свежести ранней.

Катится Виселка, светлая, резвая.Что ее ожидает?Здесь создадут водоем для Силезии,в Силезии воды не хватает!

Возведена здесь плотина бетонная.Море в селе будет этом.В Польше такая радость огромная —быть сегодня поэтом!

[3]

Если б я Реем был из Нагловиц,сеял бы я пшеницу,сеял слова бы – но как их измолвишь,как повернешь на страницу?

С самым глухим польским местечкомчто нас объединяет?Словно под камнем хранимая вечно,польская речь родная.

Польши дороги мы перестроим,но сохраним преданий оплот,двинемся дальше ширью такою,шире, чем арка Опатовских ворот.

И будут пшеничные эти полявспаханы тракторами.Об урожае небес не моля,гимны придумаем сами.

[4]

Качается маятник солнцанад Енджеёвомдля меня, для тебя, для потомстваднем новым.

Не на мой вкус и роствсе, что создано в Нагловицах, —пан, ксендз и пробстповинны в этих страницах.

У источников польской речив их вглядись начало;песнь – немого сестра – издалечебез руля по Висле примчала,

приплыла ладьею, карбасом...(Слова эти нынче немы —лишь поэт вдохновенным часомвпишет в поэмы.)

Рудам Келецким и Свентокшиским,что лежат веками,неужели ж не отразитьсямоими стихами?

Я из гроба вскинул бы руку,из-под глины толщи,чтоб доделать, доверить звукувсе, что ныне свершается в Польше!

[6]

У меня родятся внучата,виски седеют все более,а сила моя непочата,во мне творится история.

Я еще о смерти не думаю,но в жизни успею сказать ли,что ландыш так же разумен,как поэт и писатель.

Кто любит землю родимую,как покойную мать любимую,чей последний час был бы светел,если б взор ее ясный отметил,

отразил бы последним светомто, что сердцу важнее хлеба,что ласкает душу приветом,голубое польское небо.

[7]

Ты не спрашивай, дочка, где папа,когда папы не будет.Наша Польша словами богата,а в словах жить я буду повсюду.

Проплыви от истоков до устьяВислы великой,не одно – то с весельем, то с грустью —тебя окликнет.

А когда доплывешь до слияньяВислы с морем,скажешь: «Здесь истории грани,их достиг и отец... быть может!»

Я не Сментек, я не Жеромский,не Фантазий и не Мечтатель.Я лишь камень свободы польской,что в траншеи небо метало.

И я в Польше шагами мернымииду с народом моим,с каменщиками, с инженерами —передовым!

Почему же передовым? Потому что, кто первымгромомбыл свободу прославить призван,кто в борьбе звал звуком громовым,тот народом и будет признан.

[8]

Тополя... Если бы шум один листьевуслыхал от них я,ничего бы из стихов не вышло,вместе с ветром бы стих я.

Одинокий я шел бы, лишний,к истощению мысли,к омелению Вислы.

Тополя мне такие в Варшавешелестели,под которыми гибли отцы наши в славев Цитадели.

И шумят тополя, как когда-тонад ними,знаменуя их муки и горечь утратыпамятниками живыми.

Птичьи стаи над ними летаютвверху беззаботно...Так должно было стать —ведь пришла свобода.

[9]

Небо заплыло тучамис севера моря плотно,над Немецким Островом скучилисьблизко: у Плоцкадождь, сгибая ракиты,лавиной хлынул,гром собрался сердитообрушиться на равнину,на поля ячменя, пшеницы,как вдруг из разверстой далиизволил он появиться —меч из солнечной стали, —пронзил мохнатые пастиуже не тучищ, а облаков,заливши светом и счастьемокрестности далеко.И стало от Плоцка до Добжиня ясно —волнение Вислы и шумная речь.Это прекрасно:победил огнепёрый солнечный меч!

[10]

А во мне если сердце забьется,то и песня в разлив разольется.За каждое польское словодам правую руку отсечь!Как мне бежать от тебя, польский говор,польская речь?

Через Неслуховские дебри?По болотам, где тонет луна,через Вислы кипучие гребни,через прадедовские времена?

Через то, чего больше не будет,через то, что уж стало известно?Не уйду. Слишком событиямтесно!

[11]

Лирика... Только что я поостылот привисленского экстаза,а ко мне, словно нищий склонясь на костыль, —кусок истории сразу.

Это было ниже Торуня,города крестоносцев,летом, в преддверье июня,когда птах и ромашек россыпь...

На юге были Влоцлавек и Плоцк,оправленные водяной эмалью.Был вечер. И мы бы всю ночьтак простояли.

Огромные листья пальмовыезаката из-за облаков.Мазовецкое это, маевое,раскинувшееся широко.

Шар солнечный вниз катился,вечер спускался,крестоносец в седло садился,народ разбегался.

Подходил крестоносец к Влоцлавку, к Добжинюхищно, цепко,возводил своего замка твердынюпрочно, крепко.

Мы своей мазовецкой сохой,с мазовецким своим добродушьемограждали свои семействаот рыцарского оружья.

А когда до войны доходило,восставали мы вихрем метели.Грюнвальд! Страшна наша сила!С их шлемов перья летели!

Как же выявить это сегоднясоциалистическому поэту?С нашими днями не сходноэто.

Это было черное времятевтонское...Сброшено с плеч их бремя,здесь земля – вся польская.

Польских колесников знаменитыхчую надежды и мысли...Измененный истории свитокветер колышет над Вислой.

Это было здесь, у Торуня,у этого вот холмочка...Каким же громам-перунамнас сразить после этого,дочка!

[12]