Глаза урагана. Том I. Другая музыка - Demi Urtch

разговоре, не так ли?

— Что, тоже чувствуешь себя неуместным на его фоне? — вдруг понимающе звучит над ухом.

От неожиданности Сириль оборачивается немного резче, чем нужно. Приходится сделать ещё шаг, чтоб не потерять равновесие.

— Рядом с Михелем кто угодно почувствует себя ущербным, он ведь у нас идеальный, — продолжает Маркэль.

— Я не думал ни о чём таком, — неловко отвечает Сириль.

Хотя, кажется, это вправду очень близко к тому, что он почувствовал.

— В самом деле? — Маркэль криво усмехается.

Сириль с подозрением смотрит на румянец на его щеках и, кажется, немного слишком широкие жесты, но ничего не говорит. Даже если Маркэль вправду смог тайком ухватить вина где-то, это не Сириля дело.

— Разве не обидно, что это не ты там стоишь с отцом? Это ведь твой день рождения.

Сириль сцепляет пальцы сильнее.

— Какая разница? — говорит как можно нейтральнее, успев проглотить «тебе» посредине.

Они с Маркэлем редко проводят время вместе, но всё же общаются чаще, чем с Михелем или Марил, и огрызаться на него вот так — нечестно и глупо. Может, ему вправду обидно за Сириля.

Или скорее за себя, а Сириль — хороший вариант, чтоб обсудить это.

Впрочем, это тоже не так уж и важно.

Маркэль окидывает Сириля оценивающим взглядом, скучнеет.

— Ну да. Тебе, может, и никакой. — Маркэль отворачивается, замечает кого-то ещё, оживляется. — Граф ТеСоннери!

— Ваше высочество.

Граф приближается, и на его лицо на мгновение набегает тень. Сириль почти уверен — ТеСоннери тоже заметил опьянение.

— Ваши подопечные хорошо показали себя. Прекрасно, что такие таланты не теряются в нищете и безвестности. Благодаря вашим щедрым вложениям. — Это может быть простой светской любезностью, но Сирилю вдруг кажется, что Маркэль отчего-то вправду заискивает перед ТеСоннери.

Сириль сам не знает, почему это вдруг кажется неприятным. Может быть, потому что Маркэль ужасно похож на матушку, а та никогда и ни перед кем не вела себя так, и видеть это в Маркэле дико.

Впрочем, кажется, сам Сириль никогда не был хорош в том, чтоб заводить связи — едва ли они вообще пригодятся ему в другой стране. И, может быть, Маркэль поступает правильно. Граф ТеСоннери — не самая видная фигура в Темпете, но, насколько Сириль слышал, у многих пользуется авторитетом — давний друг королевской семьи, отличившийся в годы войны и после потери всех сыновей ушедший со службы. Более чем состоятельный и действительно могущий себе позволить спонсировать начинания вроде этой музыкальной школы. Матушка всегда отзывалась о нём лестно.

Да, наверное, поведение Маркэля имеет смысл. Наверное, Сирилю тоже стоило бы подойти к графу ТеСоннери или ещё каким-то влиятельным людям, не дожидаясь, что кто-то другой подведёт его к ним или заинтересуется его персоной. Подойти, сказать пару не особо значительных, но приятных фраз, произвести впечатление. Он всё ещё королевский сын, пусть даже и младший, его связи — связи семьи. Он тот, на кого король всегда может опереться, и от него ниточки должны расходиться дальше — для этого нужны политические браки, для этого нужны званые вечера.

Сириль тщательно всё обдумывает, оглядывается по сторонам — и обнаруживает себя позорно сбежавшим в дальнюю часть зала, в укромный закуток, наполовину скрытый колонной.

Это просто привычка. Он от неё избавится.

Разве не странно — стараться быть как можно незаметней и в то же время желать, чтоб его заметили? Попросту глупо.

Сириль ловит себя на желании начать бездумно переставлять оставленные на краю стола бокалы — как статуэтки на комоде. Сконфуженно стискивает одной рукой другую.

— Оллий Сириль, зачем же вы прячетесь от собственных гостей? — мягко звучит неподалёку.

Сириль, вздрогнув, оборачивается.

Оллия Верене часто называет его так, на солийский манер, и это почему-то раздражает. Как неуместное напоминание. Хотя, должно быть, она просто сбивается по привычке. Обращается ли она так к кому-нибудь ещё здесь?

— Я вовсе не прячусь, оллия. Просто задумался.

Марил говорит, это очень раздражает — его обычай смотреть в сторону, оправдываясь. Сириль заставляет себя посмотреть оллии Верене в лицо.

Она улыбается как будто даже ободряюще. Только глаза всё равно холодные. Холодные и зелёные. Нянька Сириля, преклонных лет женщина, вся пропитанная суевериями, считала, что зеленоглазые люди отмечены первобытными духами — теми, что отказались подчиняться Творцу и до сих пор исподволь ведут какие-то свои игры. Конечно, это всего лишь одна из распространённых выдумок — учитель Сириля, средних лет солиец, говорил, таких полно в каждой стране — где-то косятся на синие глаза, где-то — на чёрные. На рыжие волосы, светлые или каштановые. На любую черту, отличающую от местных.

И всё-таки при взгляде на оллию Верене Сириль почему-то вспоминает о духах и их играх.

— О чём же вы думали столь сосредоточенно?

Нужно сказать что-то, просто чтоб поддержать беседу. Нужно сказать что-то правильное — раз Сириль только что рассуждал о необходимости располагать к себе людей, почему бы не начать с собственной тёщи, в самом-то деле?

— Я… думал о том, что ни разу ещё не виделся с вашей дочерью. Скажите, она так же красива, как вы? — уже сказав, Сириль понимает, как нелепо и безыскусно звучит эта лесть и как, должно быть, смешно оллии Верене слышать её от двенадцатилетнего мальчишки.

Он против воли заливается краской.

Оллия Верене и правда смеётся, тихо, но заливисто.

— Вы, похоже, всерьёз обеспокоены этим вопросом, раз думали над ним с таким лицом.

Воротник напоминает, что нельзя виновато вжимать голову в плечи. Вот бы он ещё напоминал следить за выражением лица.

— Адели больше похожа на отца, — доверительно говорит оллия Верене, отсмеявшись. — Но я уверена, она вырастет красавицей.

На отца. Проскальзывает неуместное облегчение, но тут же Сириль понимает, что отца оллии Адели не видел вовсе.

— Изв-вините, наверное, мои сомнения… неуместны, — выдавливает Сириль, остро понимая, что снова говорит какую-то глупость.

Оллия Верене смотрит снисходительно.

— Вы очень мило застенчивы, оллий, — говорит вместо ответа. — Я думаю, вы понравитесь моей дочери. Она расспрашивает о вас, а я так редко вас вижу, что и не знаю, что ответить.

Вот почему она решила заговорить с ним — узнать получше, кого её дочь возьмёт в мужья. Что ж, это разумно.

Интересно, как видит это всё оллия Адели? Спрашивает ли с затаённым… нет, не страхом, это неправильное слово… с затаённой тревогой, как Сириль о ней, или, может, придумывает себе что-то романтическое. Может, примеряется, насколько он соответствует её идеалам. Если подумать, Сириль тоже мало о ней знает — и, к стыду своему, до сих пор не очень стремился