Доспехи совести и чести - Наталья Гончарова

обнял ее за плечи, словно укрывая от весеннего ветра, который гулял между деревьев, в поисках, забредшей по ошибки добычи.

Следуя зову природы, она тесно прижалась к нему, а руку положила к нему на грудь. Сердце его, гулкое и сильное, мерными толчками снабжало тело мощью, и это крепкое мужское тело, стало отныне для нее крепостью, замком не призрачных пустых надежд, кои она лелеяла в саду своей невинности, а замком что из плоти и кости, что несовершенен, но реален. И стоя, вот так, под неприкрытым небом, прильнув к нему, так тесно, и так жарко, она вверяла ему и себя и свою судьбу, желая разделить с ним и богатство и бедность, и болезнь и здравие, в счастье и в горести, пока смерть не разлучит их.

И поцелуй, что жарче пламени, что квинтэссенция любви, соединенье душ, что альфа и омега, что есть начало и есть конец.

Быть может час, а может лишь минута, и вечность времени в тот миг, когда часы остановились … являя миру заново отчет.

– Во-о-о-он, за тем холмом, небо отражается в море ветрениц, тех самых, что я принес тебе, – неожиданно заявил он. – Хочешь, я нарву новых? Быть может, они еще не отцвели.

– Не надо, не ходи, постой, – испуганно произнесла она, словно если он сейчас уйдет, то может, как мираж исчезнуть за горизонтом.

– Не бойся, я вернусь, но ежели не хочешь, не пойду, – рассмеялся Мейер, видя в ее глазах неподдельный испуг и еще крепче обнял Лизу. – Хотел бы я не возвращаться вовсе, – продолжил он, – ежели и умирать, то вот так, на лугу, с тобой в объятьях.

– Не говори про смерть! – в ужасе воскликнула она, поднимая на него глаза, а рукой, боясь, что слова, смогут обрести силу, коснулась его губ. Он прижал ее ладошку к своим губам и громко поцеловал.

– Что же с нами будет дальше? – тревожно спросила Лиза.

– Я решил, вернуться в Петербург, – неожиданно заявил Мейер, – не ради себя, но ради нас. Я постараюсь все решить, и ежели надо будет поступиться гордостью, то поступлюсь, не велика потеря, ведь гордость, лишь пустое, особенно когда ты мертв. Верно говорю, моя голубка? – Полушутя спросил он.

– Ну вот, опять это слово! – гневно воскликнула Лиза.

– Ах, как же ты прелестно злишься! – улыбнулся он, притягивая к себе, и целуя в вырез платье, что обнажал лишь шею.

– Из всех способов уйти от ответа, ты выбрал самый прекрасный, – шутя, упрекнула его Лиза.

И все же сердце ее было не спокойно. Что-то ей подсказывало, что все сказанное им, не более чем способ усыпить ее тревоги. Ах, как бы она хотела, чтобы он поступился и гордостью и честью, и всем чем мог, и не ради нее, а ради себя. Быть может все эти слова лишь пустой звук, ведь что есть честь? И не слишком ли велика ее цена? И почему человек должен пожертвовать собой, ради чести, ежели, при том, одержат победу те, кто и совсем без чести. Как странно, страшно и жестоко устроен мир, – горько думала про себя Лиза, еще теснее прижимаясь к нему, как если бы он был лишь мираж, что тотчас рассеется – выпусти его из рук.

Она любила в нем все, и его мальчишеский нрав, и искушенность мужчины, его неправильный с горбинкой нос, раскосые глаза со льдинкой, и тонкий рот, что складывался в линию при каждой мысли, что приходит в голову ему, и сеть морщинок на щеках и грусть и радость, и все что было в нем, дурное и хорошее.

И почему люди говорят, будто не знают, за что любят? – удивленно думала про себя Лиза. Она знала его, и знала, что в нем любит. Она могла бы говорить о нем вечно, зная о нем все и не зная ничего. Ведь как же можно любить без причины? На все в жизни есть причина, а значит и у любви она есть.

Лиза вновь снизу вверх посмотрела на него. Он держал ее в руках крепко и гордо, словно ловец птиц, держит свой главный в жизни трофей, и она покорно склонив голову ему на грудь, была рада тому нежному плену.

– И значит это наша последняя встреча? – неожиданно для самой себя, спросила Лиза, озвучив свой самый потаенный страх. Затем испугавшись, сказанного, запнулась и немного помолчав, продолжила: – перед твоим отъездом.

– Не думай об этом, да я и сам об этом думать не хочу, – коротко ответил Мейер, – И потом, как только прибуду, тотчас напишу, и буду писать тебе до того дня, пока не вернусь. А как вернусь, попрошу твоей руки. Хотя и не ожидаю от твоего батюшки согласия, но разве ж это помеха, попрошу еще, и еще, и еще, раз, – и с этими словами он весело закружил ее, так что от страха потерять равновесие Лиза еще сильнее прижалась к нему, цепляясь за ворот сюртука.

– А ежели и тогда не согласится, – продолжил он, – стало быть, тайно увезу. Ты вот была во Франции?

– Была

– Вот, незадача.

– А гуляла по улочкам Вены?

– Мне право слово, уже и скрыть сей факт бы надобно, кокетства ради, но его я лишена, так что честно признаюсь без лукавства, и там бывала, – засмеялась Лиза.

– Черт знает что получается, будто я и не благодетель вовсе. Что ж это значит? Жена не будет смотреть на меня благоговея с восхищением, как если б я ей целый мир открыл? – удивленно и раздосадовано пошутил он.

– Разве же тебе мало, того восхищения в моих глазах, каким смотрю на тебя, любимый? – спросила она, касаясь ладошкой его колкой щетины.

Он, спохватившись, что колюч, как еж, прижав ее ладошку к своей щеке, сказал:

– Я и совсем тут одичал, и не брился сколько. Но теперь с этим покончено, я и сам устал, от своего уныния, больше не стану, какое это право слово дурное занятие, себя жалеть. Человеку надобно меньше в себе истину искать, в себе истины не найдешь, в себе только погрязнешь, а вот оглянись вокруг, – и он обвел рукой простирающийся до самого горизонта луг, – и здесь истина, здесь она, – и заключив ее лицо в ладони вновь поцеловал ее, поцелуем нежным, трепетным и невесомым.

Но ничто не длится в жизни вечно, а стало быть, пора было прощаться. Дойдя до кромки леса, что разделяла усадьбу ее отца от усадьбы Мейера, он произнес:

– Подписывать письма своим именем может так статься опасно, я буду именовать себя Ателье Атамановой, так что письма с таким именем не упусти.

Лиза махнула головой в знак согласия, затем задумчиво помолчала, и будто, наконец, разрешив дилемму, внутри себя, решилась произнести:

– Ты всегда говоришь лишь