Доспехи совести и чести - Наталья Гончарова

нее требуют родные, не смея ослушаться и не желая разочаровать их. Но теперь она впервые поняла, что ежели намерена поступать не так как хотят от нее другие, а так как желает того сама, то неизменной платой за свой выбор, станет разочарование с коим отныне отец будет смотреть на нее. Но разве ж, возможно, всю жизнь желать того, что желают родные и поступать так как они того требуют? А значит рано или поздно, в зависимости от времени созревания личности неизбежен конфликт с окружением, как результат ее становления и превращения в самостоятельную единицу.

И если до сегодняшнего дня у нее не возникало разногласий с родителями, не значит ли это, что только сейчас она начала обретать себя как личность, складывая свое мнение, относительно этой жизни и находить свое слово. Лиза вдруг осознала, что до сего часа свобода ее была настолько иллюзорна, насколько было иллюзорно ее счастье, основанное лишь на не знании предметов бытия, и теперь, со всей ответственностью она поняла, что свобода в семье, или в обществе, возможна лишь до того момента, пока твое слово не противоречит общепринятому. А снова в голову пришла мысль: истинная несвобода заключается не в том, что тебя лишили выбора, а в том, что ты и помыслить не могла, о его существовании.

– Тем более, мне тут пришло письмо от графини Батюшковой, – продолжил Арсентьев.

Над столом нависли грозовые облака, напряжение стало почти осязаемым, даже матушка, сидевшая до толе спокойно и невозмутимо, кажется, застыла в ожидании нечто, что несет в себе опасность и может с легкостью разрушить этот хрупкий мир. Все противоречия в семье, что копились годами, так тщательно скрываемые под тонким слоем фарфора семейного счастья, грозились быть разбиты, от одного лишь прикосновения, легкого как перо птицы, но приложенного в нужное место, и с той силой, что может разбить даже самую крепкую семью. Как же уязвимо семейное счастье, одно слово, один поступок, и вот уже одни осколки. И не собрать, ни склеить.

Однако Лиза в силу юности, наивности и неопытности, едва ли осознавала в должной мере происходящее, находясь в плену любовной лихорадки. Занятая своими мыслями и тревогами, она лишь с облегчением выдохнула. Она всерьез начала опасаться, что батюшка гневается на нее, от того, что узнал о ее тайных свиданиях, но теперь, кажется все встало на свои места и с наименьшими потерями. Ведь что есть страх перед порицанием за дерзость и непослушание, перед страхом за наказание, что могло постичь Лизу, ежели, выяснится правда об ее постыдном поведении, которая могла запятнать не только ее репутацию, но и честь всего семейства. Связь незамужней женщины с мужчиной строго порицалась в обществе, а уж связь с мужчиной, над которым нависла угрозы быть «заклейменным» как предатель Отечества, могла стать для нее, юной девушки, фатальной. И если другую красавицу общество еще могло простить, то ее, что влачит жалкое существование, хотя и принадлежит к самым сливкам Петербургского общества, но в силу физического недуга, так отличающуюся от других, общество обратно больше никогда не примет.

– Отец, я все могу объяснить, – начала оправдываться Лиза.

Арсентьев махнул рукой, давая понять, что не желает слушать, и закричал:

– Я Вам трем голубушкам, много воли дал! – неожиданно разгневался он, – Но одна из Вас, Слава Богу, уж не в моей власти, так что пусть ей Трусов, занимается, прохвост, не тем вспомнить, – продолжил Николай Алексеевич, глядя на пустое место за столом, где еще сегодня сидела ее сестра с мужем. – Но вы, двое! – продолжил он, переводя взгляд, с жены на Лизу и обратно. – Словно сговорились, делать только то, что вам угодно, а меня здесь и вовсе никто не слушает! Будто я и не хозяин в собственном доме, что не скажу, все невпопад. Не то, да не к месту. Одна… – произнес он, снова взглянув не жену, – всем недовольна! Что я ни сделаю, все не так, да не эдак, а вторая, ведет себя как желает, словно имея намерения погубить свою репутацию, во что бы то ни стало, третья, – и он снова сердито посмотрел на пустое место за столом, – Тьфу, не моя забота! – А для Вас я и не авторитет вовсе! Банкиры боятся! Политики уважают! Жандармы и те пасуют! А вы меня, верно за дурака держите! – закричал он, да так, что белки глаз, выпучились, как у той самой щуки, что минуту назад, лежала, распростертая и отваренная на столе.

– И, ежели, я сказала на бал! Значит на бал! И не перечить! – приказал он, глядя на Лизу.

– А, ежели, сказал, люди попусту говорят, значит попусту! Ясно ли Вам, Мария Петровна? – спросил он, глядя на жену сердито.

Матушка, посмотрела на мужа со злостью и даже презрением, однако же промолчала, но из-за стола не встала, а продолжила есть, словно и не происходило ничего вовсе, бросая украдкой в него настолько испепеляющий взгляд, что будь он из картона, прожгла бы Арсентьева до дыр, огнем той ярости и гнева.

Лиза же сидела едва дыша, не притронувшись к еде, она, в пример матушки, встать из-за стола не смела, опасаясь что этот поступок может быть также расценен батюшкой как неповиновение. И теперь со страхом думала, о том, какова же будет сила гнева отца, ежели он узнает о ее тайной любовной связи, если сейчас, одно лишь письмо графини Батюшковой, накликало на нее и матушку, такую беду. Но вместе со страхом, осознавая, в полной мере, всю опасность происходящего, она вдруг обрела такую несокрушимую решимость, ибо любовь отныне стала для нее не только щитом, но и оружием, которых до сего момента у нее не было, так что теперь, обретя все это, она была как никогда готова к борьбе.

Мария Петровна Арсентьева уже готовилась ко сну, когда в дверь спальни постучали.

– Войдите, – коротко ответила она, ожидая увидеть прислугу, забывшую забрать, бальное платье с вечера. – Надобно напомнить и о платье Лизы, – вдруг вспомнила Мария Петровна, когда в комнату неожиданно вошел муж.

Он робко приоткрыл дверь, и, просунув голову и часть руки, словно находился не только не в своем собственном доме, но и в чужой спальне, конфузливо кашлянул.

Увидев мужа, сидящая на кровати и уже готовившаяся ко сну Мария Петровна, вспыхнула румянцев гнева, и не удосужив, Николая Алексеевича даже мимолетным взглядом, отвернулась к окну. И тот факт, что для этого пришлось принять позу настолько неестественную и неудобную, что посмотрев на нее со стороны, человек несведущий решил бы, что баронессу разбил радикулит, не иначе, Марию Петровну нисколько не смущал.

Впрочем, Николай Алексеевич, тому