Доспехи совести и чести - Наталья Гончарова

уж никто и не боится? Тогда как внутренний враг, словно змеи, коим нет числа, притаились на шее Отчества, медленно затягивая узел, когда не ровен час, станет уж слишком поздно, – в довершении своих слов, он даже коснулся своей шеи, словно нечто и впрямь душило его сейчас, но помолчав немного, и собравшись с мыслями, снова заговорил:

– Я получил сведения, что на Императора готовится покушение, а в самое сердце разведки, в Третье отделение внедрен агент «Земли и воли». Слышали ли вы о «Земле и воле»? – спросил он Лизу, и, не дожидаясь ответа продолжил: – Знаете ли, собрание из людей, как и все жаждущих власти, за ширмой некого «великого» добра, для «несчастного» народа, вот только ради счастья одних, непременно надобно сделать несчастными других, а суть перемен в том, чтоб поменять несчастных местами, на этом реформы и будут окончены, так как те, кто обрели новоиспеченное счастье, едва ли, как и прошлые счастливцы возжелают им делиться с теми несчастными, ради которых якобы все и начиналось. И все пойдет как встарь. Впрочем, это и есть суть всех реформ. Собственно ради того они и затеваются. Не иначе. И потом, что же это за добро такое на крови? – запальчиво произнес он, но спохватившись, уже спокойно вернулся к тому, о чем начал:

– Такой агент внутри, значит, для террористической организации все, а для Государя смерть. Они будут иметь доступ ко всем документам, ко всем именам и адресам, о предстоящих обысках и облавах, обо всем, что происходит в стенах заведения, стоящего на страже внутренней безопасности Отечество. И ежели, кто-либо захотел бы разрушить Империю, то лучшего пути, чем разрушить ее изнутри, нет, и не может быть. Ведь что есть внешний враг, который бьет лишь по попавшим в поле зрения случайным целям, перед врагом внутренним, что закладывает бомбу, под само основание Империи, предрешая ее судьбу и обрекая на погибель. В надежде построить прекрасный новый мир на замену прежнего? Обман. Какой обмен. Разве можно построить новое, без конца разрушая старое? Все ложь! – отчаянно воскликнул он. – Однако же у всего в жизни есть цена. В обмен на эти сведения, я должен быть предоставить данные, касающиеся наших планов в Британской Индии, в преддверии Берлинского конгресса. Вы знаете, наш излюбленный и уже до боли знакомый трюк, имитировать нападения, без намерения напасть. Глупость, на которую уже едва ли кто реагирует и оттого сведения об этом не представляют какой бы то ни было ценности, и разве что мальчишка посыльный уже не знает об этих планах!

Лиза замерла, и казалось, совсем перестала дышать. С губ едва не вырвался вопрос, но она сдержалась, и, решив набраться терпения, вся превратилась в слух.

Предвосхищая ее вопрос, он поднял голову, посмотрел на нее с горькой улыбкой, а затем ответил:

– Не бойтесь, я не предоставил им ничего из того, что они уже не знали без меня, тем не менее, наша переписка, для человека непосвященного и несведущего, могла показаться не иначе как предательством. Но лишь на первый взгляд, истину же не смог бы увидеть, разве что слепец или же человек не желающий видеть истины. Хотя, теперь, какая в том разница. Я поступил, как поступил, я сделал выбор, пожертвовал меньшим, чтобы получить важное, вот только проиграл. Я мнил себя ферзем, а оказался, пешкой, – с горечью заключил он и замолчал.

– Что же случилось после?! – не выдержав воскликнула Лиза.

– А после случилось, что не все в России заняты делами Отечества, что я по своей наивности, а точнее глупости не учел. Третье отделение, а точнее место начальника Третьего отделения, не дает покоя не малому количеству лиц. Я и сам знаю с десяток, желающих, мечтающих, а точнее одержимых этой должностью, а значит всей той властью, которое сие место наделяет, в числе которых, каюсь, был и сам. Но один из них желает этого больше других и оттого готов и способен на многое, если не сказать на все. Не озабочен он ни угрозой внешней, ни угрозой внутренней, не тревожат его и судьбы людские, а одержим, он лишь созданием великой машины принуждения и страха внутри страны, Великой полиции, во главе которой он был бы и Царь и Император. Имя этого человека, я не желал бы называть, а потому, буду именовать его не иначе как граф Л. Без сомнения, он именно тот человек, который воспользуется любой возможностью, дабы совершить задуманное, и готов заплатить любую цену, кормя голодного и прожорливо зверя внутри себя, имя которого «Тщеславие». А что для него есть моя судьба, ежели, судьба целого Отечества для него ничто?

Именно в его руки и попала та переписка, и он, желая опорочить Третье отделение в глазах Императора, не преминет воспользоваться ситуацией, представив меня предателем, шпионом и изменником. Он вываляет меня в грязи, как символ никчемности и бесполезности Третьего отделения, а главное, посеет в Государе страх, что именно там оплот предательства и отступничества, и даже если, мне удастся опровергнуть сию клевету, зерно сомнения пустит свои всходы.

И так, желая спасти Государя, не ведая того, я сам, своими руками, – и он посмотрел на свои ладони, как знак того, что его деяния повлекли за собой череду неотвратимых и трагических событий, – погубил то, ради чего жил.

Последние слова дались ему с особенным трудом, будучи человеком сдержанным, в тот момент Мейер испытывал такое эмоциональное напряжение, что с трудом произносил слова.

И произнеся все это замолчал, но позы не сменил, и по-прежнему, не решался взглянуть Лизе в глаза. Может, боялся увидеть в ее глазах осужденья, а может, глядя в них, как в зеркале боялся увидеть, что осуждает себя сам.

Так бы они и сидели молча целую вечность, если б, Лиза не дотронулась нежно до его плеча, почти невесомо, как перышком, и несмотря на его слабые протесты, руки не отвела, а лишь тихонько спросила:

– Но в чем же ваше предательство? Все что вы делали, вы делали из любви к России. И потом, разве ж во имя мира, и интересов страны, не должны мы все пренебречь нашей гордыней, поступаясь карьерными амбициями и нашим тщеславием, во имя блага общего. Я уверена, я убеждена, что ежели все им объяснить, все истолковать, они поймут, и если не отблагодарят, то уж точно не накажут, ведь разве ж есть за что?

Он ухмыльнулся, и заговорил: – Ах, Лизавета Николаевна, милое вы дитя, если б в жизни все было так просто. Да и я рассказал вам не все, и хотя в моих поступках нет предательства, все же