Доспехи совести и чести - Наталья Гончарова

А как выстрелил, и толку нет, гильза в ствольной коробке застряла. Он ее уж и палкой, и пальцем, – и Арсентьев, смеясь, начал изображать Селиверстова. – Вот уж насмеялся я над горе-охотником! А я со своей, которую мне умелец за три рубля сделал, трех подстрелил, минут за десять, не больше! –преувеличил Николай Алексеевич, хотя в тот день подстрелил лишь одну, да и за той, по лесу ходил весь день.

– Так часто бывает, – неожиданно вступила в разговор матушка, до того момента, казалось бы совсем не слушавшая мужа и не проявлявшая никакого интереса к беседе.

– Это ты о чем голубушка? – переспросил Арсентьев.

– Порой в нашей жизни появляется нечто новое, и недоступное, и нам кажется, с одержимой стойкостью, что важнее этого «нечто», ничего и нет, и мы даже готовы заплатить за это любую цену, поступиться и настоящим, и будущим, и одеть хоругви, и нести крест с гордой стойкостью, но через время, оказывается, что это «нечто», не то чтобы не стоило всех наших жертв, а было и вовсе не важным. Но к тому моменту, мы уже все потеряли, как нам казалось, по молодости и наивности, ради чего-то ложно ценного, что лишь мираж, да кипень дней, – заключила матушка, и посмотрела пристально на Лизу, затем через минуту отвела взор и как ни в чем не бывало дальше занялась шитьем, но увидев, что все остальные смотрят на нее удивленно и даже напугано, улыбнулась, и невозмутимо сказала:

– Читаю новую философскую книгу, об умеренности, что главная добродетель. Монтень.

– Так, голубушка, так. Это ты, верно, говоришь, – согласился Арсентьев, знавший об умеренности мало, а точнее почти ничего, а главное не следовавшей ей никогда. И немного помолчав, будто задумался над словами жены, отпил еще глоток винца, в доказательство.

Сердце Лизы снова испуганно забилось, ей показалось, что матушка не зря пустилась в столь пространные суждения, и что ей, и только ей предназначается сие предупреждение, с другой стороны как она могла узнать? Ей казалось, что она тщательно скрывала свои встречи в саду, и ни словом, ни взглядом не выдала себя, но кто знает это материнское сердце, порой ему не нужно видеть, чтобы знать.

Стало быть, ей надо быть осторожней. Хотя к черту осторожность, завтра, она, во что бы то ни стало, должна увидеть его, и пусть ей придется отправиться прямиком к нему, и пусть это раскроет ее тайну и он узнает о ее недуге, сейчас это перестало страшить Лизу как прежде. Больше всего на свете, она боялась, не увидеть его никогда. А если ее жизнь так и пройдет, в тени опостылевших яблонь? Ей даже показалось, что она почувствовала на губах их яркий горько-кислый вкус. То, что раньше, казалось как нечто само собой разумеющееся, теперь страшило сильнее смерти. И, пусть матушка, наставляет ее сколь угодно, что она может знать об одиночестве, сидя в гостиной, подле мужа и детей? Что она может знать о страхе не испытать любовь никогда? И так и завянуть в отцовском доме, не успев расцвести. Да, еще графиня Батюшкова гневалась на нее, вспомнила, вдруг Лиза. Она ведь обещала написать отцу… Как много тяжести в один то день! Но ничего, она что-нибудь придумает и со всем справится. Ведь что же, если не любовь дарует крылья?

Назавтра, как только выдалась возможность, Лиза улизнула в сад. Чего ей только не пришлось выдумать для этого, и головную боль, и боль в ноге, и даже боль в спине, и когда она всех извела этим, то сестра, ее муж, и даже родители были к своему стыду рады ее уходу. Что ж, способность быть несносной порой может сослужить добрую службу, особенно когда необходимо остаться наедине с собой, или наедине, но не совсем.

Матушка, конечно, опять посмотрела на нее внимательнее и пристальнее чем обычно, но ничего не сказала, и даже велела, а вернее строго настрого наказала всем, не являться без разрешения в сад и не мешать Лизе. Что ей показалось даже немного странным, но не время было об этом думать.

И вот уже минут пять, а может час, время точно остановилась, она ждет его, то вглядывается в рощу вязов, то тревожно оборачивается, из страха, что кто-то из семьи пожалует в ее укромную обитель. Вздрагивает от каждого взмаха крыла лесной пташки или шепота ветра в раскидистых кронах деревьев.

Сотни вопросов и гневных и обличительных вертелись у нее в голове. Может, стоит задать их все прямо и без обиняков, а затем гордо уйти, не желая даже слушать на них ответы. А может выслушать? Не торопить, быть мягкой, вкрадчивой и понимающий. Но, не обведет ли он тогда ее с той же легкостью вокруг пальца, как все время делал это до сегодняшнего дня? Сможет ли она не поддаться его очарованью и отделить истину от лжи?

И как водится, как только объект любовного интереса, показался из-за пригорка, стало совершенно ясно, что ни один из вариантов не походит, а все произойдет так, как и должно произойти, а стало быть, само собой.

Она смотрела на него широко открытыми глазами, словно боясь упустить малейшее его движение, широкий шаг, чуть склоненную вниз голову, она смотрела на него с восхищением, и страстью, той, что тлела так долго в ней, той, о существовании которой, она и сам не знала до недавнего времени.

Он шел, казалось не разбирая дороги, погруженный в свои мысли и тревоги, но заметив ее улыбнулся, какой то мальчишеской улыбкой, и вместо того чтобы ускорить шаг, наоборот лишь его замедлил, заставляя время до желанной встречи задержать свой ход.

Все мысли и вопросы, все было забыто.

– Мне не следовало к вам сегодня приходить, милая Лизавета Николаевна, вчера вы меня обрекли на страданья Прометея, не иначе. Я почти всю ночь промучился без сна, гадая, отчего вчера вы не пришли, – полушутя, полусерьезно сказал Мейер, целуя нежно, и неприлично долго протянутую ему руку.

Ни упреков, ни подозренья. Ее такие нежные, тревожные глаза, – подумал Михаил Иоганович. – Она смотрит на него, также как и день назад, быть может, чуть менее стыдливо и с чуть большим интересом, но без осужденья. Верно, ничего о нем не знает, – с облегчением и досадой подумал он про себя.

– К нам приехали гости, вернее гость, и даже не гость, – от волненья запуталась в словах Лиза, – он член семьи, муж моей сестры, не помню, говорила, ли я что у меня есть сестра, старшая… и она замужем, и муж моей сестры, приехал, вчера… А еще… заходила графиня Батюшкова.

– Ну что ж, причина веская. Я понял, –