Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

предрассудков, и он всегда охотно приспосабливается к существующим условиям. Более того, можно сказать, что в целом русский дворянин больше смотрит в будущее, нежели в прошлое, и всегда готов принять любые новые идеи, носящие знак прогресса. Его свобода от традиций и предрассудков делает его особенно восприимчивым к великодушному энтузиазму и способным на энергичные стихийные действия, но спокойное моральное мужество и стойкая целеустремленность не входят в число его главных достоинств. Одним словом, мы не находим в нем ни особенных добродетелей, ни особенных пороков, которые возникают и подпитываются в атмосфере политической свободы.

Как бы мы ни объясняли этот факт, нет никаких сомнений в том, что в русском дворянстве мало или совсем нет того, что мы называем аристократическим духом, мало или совсем нет того надменного, властного чувства исключительности, которые у нас привычно связываются со словом «аристократия». Мы видим множество россиян, которые гордятся своим богатством, культурой или официальным положением, но мы редко встретим тех, кто гордится своим происхождением или воображает, будто факт наличия у него длинной родословной дает ему какие-либо права на политические привилегии или почетное положение. Поэтому есть доля правды в популярном мнении о том, что на самом деле аристократии в России нет.

Конечно, дворянство в целом нельзя назвать аристократией. Если этот термин вообще можно использовать, его следует применять к нескольким семействам, которые группируются вокруг императорского двора и из чьего числа выходят высшие сановники дворянства. Эта социальная аристократия состоит из множества старинных родов, но ее реальная основа – государственное положение и общая культура, а не генеалогия или кровь. Некоторые ее члены переняли феодальные представления о благородном происхождении, голубой крови и т. п., но эти идеи не относятся к ее характерным чертам. Хотя дворяне нередко ощущают некоторую свою исключительность, в них нет ни одного из тех признаков кастовости, которые мы видим у немецкой знати, и они совершенно неспособны воспринять такие понятия, как Tafelfähigkeit – согласно которому человек, не имеющий достаточно длинной родословной, недостоин сидеть за королевским столом. Скорее он берет за образец английскую аристократию и лелеет тайную надежду когда-нибудь занять такое же общественное и политическое положение, какое знать и дворянство занимают в Англии. Хотя дворянство не имеет особых юридических привилегий, его фактическое положение в администрации и при дворе дает его представителям большие возможности для продвижения по службе. С другой стороны, его полубюрократический характер вместе с законом и обычаем раздела земельной собственности между детьми после смерти родителей лишает его устойчивости. Новые люди проникают в него благодаря заслугам перед государством, в то время как многие старые семьи из-за бедности вынуждены покидать его ряды. Сын мелкого помещика или даже приходского священника может подняться до высшего государственного поста, в то время как потомки полумифического Рюрика могут опуститься до положения крестьян. Говорят, не так давно некий князь Крапоткин зарабатывал себе на жизнь извозчиком в Петербурге!

Словом, очевидно, что эту социальную аристократию не следует путать с титулованными семействами. В России титулы не имеют такой же ценности, как в Западной Европе. Они широко распространены, потому что титулованные семейства многочисленны, и все дети носят титул отца, даже если он еще жив, и они отнюдь не связаны с официальными чинами, богатством, социальным положением или каким-либо отличием. Есть сотни князей и княгинь, которые не имеют права даже появиться при дворе и не могут быть допущены в то, что в Санкт-Петербурге называется «la société», да и вообще в высший свет в какой бы то ни было стране.

Единственный подлинно русский титул – князь. Его носят потомки Рюрика, литовского князя Гедимина, татарских ханов и мурз, официально признанных царями. Помимо того, есть четырнадцать родов, которые приняли его по приказу императоров за последние два столетия. Титулы графа и барона – современные заимствования, начиная со времен Петра Великого. От Петра и его преемников около семидесяти семейств получили графские титулы и десять – баронские. Все последние, за двумя исключениями, имеют иностранное происхождение и в большинстве своем являются потомками придворных банкиров[25].

Очень распространено мнение, что русские дворяне в большинстве своем непомерно богаты. Это ошибка. Большинство из них бедны. К моменту освобождения крестьян в 1861 году насчитывалось 100 247 помещиков, из которых более 41 000 владели менее чем 21 крепостным мужского пола, то есть жили в бедности. Владелец 500 крепостных отнюдь не считался очень богатым, и все же к этой категории принадлежало всего 3803 человека. Однако несколько человек действительно обладали громадными состояниями. У графа Шереметева, например, было более 150 000 крепостных мужского пола, то есть более 300 000 душ; а сорок лет назад графу Орлову-Давыдову принадлежало земли значительно больше полумиллиона акров. Род Демидовых получал колоссальные доходы от своих рудников, а Строгановы владели поместьями, которых в совокупности хватило бы на то, чтобы образовать небольшое независимое государство в Западной Европе. Однако очень богатых семей немного, и значительная их часть обеднела за последние полвека. Расточительные траты, которые позволяли себе русские дворяне, слишком часто говорят не о крупном состоянии, а всего лишь о глупой браваде и безрассудном легкомыслии.

Возможно, после стольких разговоров о прошлом дворянства мне следовало бы попытаться составить его гороскоп или хотя бы сказать хоть что-нибудь о его вероятном будущем. Делать прогнозы опасно, но все-таки иногда мы можем, проследив великие исторические линии в прошлом, продлить их на некоторое расстояние в будущее. Если применить этот прогностический метод в данном вопросе, то позволю себе предположить, что российское дворянство ассимилируется с другими классами, а не превратится в элитарную корпорацию. Наследственные аристократии, возможно, сохранятся или, по крайней мере, замедлится их распад, но полагаю, что новых уже не появится. В Западной Европе бытует множество аристократических настроений как среди знати, так и в народе; но они существуют вопреки, а не вследствие реальных социальных условий. Это не продукт современного общества, а семейная реликвия, дошедшая до нас из феодальных времен, когда власть, богатство и культура принадлежали немногим избранным. Если в России и был период, соответствующий западноевропейскому феодализму, то он давно канул в Лету. В народе, да и в дворянстве почти нет аристократических настроений, и трудно представить себе, из какого источника они могли бы исходить. Более того, даже знать не желает таких перемен. Если у нее и есть какие-то политические чаяния, то она, за очень редкими исключениями, стремится обеспечить политическую свободу народу в целом, а не приобрести исключительные права и привилегии для собственного класса.

В той части, которую я назвал социальной аристократией, есть несколько