Красные часы - Лени Зумас

у нее с бровями творится. В домике зеркал нет.

– Если моим способом? Очень мало, но осталось. Ты уверена, что этого хочешь?

«Что, если бы твоя биологическая мать решила сделать аборт?»

– А будет очень… – дочь смотрит на голые доски на полу. – Очень больно?

– Не очень. Тебе придется выпить мерзкий на вкус чай, потом пойдет кровь. Нужно будет по крайней мере один день дома посидеть. Лучше два. Твои… твои родители знают?

«Подумай обо мне и твоей маме, сколько мы прождали».

Дочь качает головой.

– Но я пойду к подруге… Ой! Привет! – к ней на колени запрыгивает серый зверь, мурлычущий громко, как аккордеон.

– Это Душегуб.

– Привет, Душегуб, – дочь вообще-то котов терпеть не может, но этому коту хорошо бы понравиться – и чтоб ведьма это заметила. – Маленький такой, ласковый.

– Он совсем не ласковый. Ложись на кровать. Мне нужно тебя осмотреть. Джинсы снимай, трусы тоже, – Джин идет к раковине помыть руки.

Дочь раздевается. На этой кровати, видимо, сама ведьма и спит – ни чистого полотенца, ни простыни не дали. Коричневое одеяло сплошь в кошачьей шерсти.

– Ложись на спину, – приказывает Джин и встает на колени.

От нее пахнет чуть прокисшим молоком. Ведьма кладет ладони на живот дочери и легонько надавливает. Ладони двигаются туда-сюда, толкают. Замирают над лобковой костью. Словно прислушиваются.

Джин откручивает крышку стеклянной банки и набирает большим пальцем прозрачное желе.

– Мне нужно залезть пальцами в твою вагину. Потерпишь?

– Ага, – дочь закрывает глаза и старается думать только о том, зачем она сюда пришла.

Ведьма убирает пальцы уже через несколько мгновений, совсем не больно. Но все-таки…

Джин снова моет руки, присаживается на краешек кровати, смотрит на дочь.

– У тебя совершенно прямые зубы.

– Скобки носила, – поясняет дочь, недоумевая, почему вдруг Джин заговорила про зубы. – До сих пор с ретейнером хожу.

– Ты выросла в Ньювилле?

– Нет, в Салеме.

– Когда оттуда переехала?

– В прошлом году.

Джин дотрагивается до правого бедра дочери.

– А откуда у тебя этот шрам?

– С велосипеда упала.

– А эта родинка? – она надавливает на родинку в форме яблочка на левом бедре. – Когда у тебя появилась?

– По-моему, она у меня с рождения.

Джин оглаживает родинку пальцем. Брови у нее больше не ходят ходуном, но в глазах блестят слезы.

Непонятно, почему она столько возится с этой родинкой.

– Она что, на раковое образование похожа? – громко спрашивает дочь.

– Нет. Можешь одеваться.

Ведьма встает на ноги, что-то снимает с полки. Те самые травы?

Протягивает ей банку.

– Держи, это конфетки из шандры.

– А, спасибо, – коричневый комок – то ли мятный, то ли лакричный – липнет к передним зубам. – У меня, кстати, десны стали кровоточить, когда я зубы чищу. Может, цинга началась?

– Цинга только у моряков бывает. Твое тело теперь производит больше крови – отсюда и десны, – Джин хмурится, постукивая себя пальцем по щеке. – Я могу прервать беременность, но не сегодня. Мне нужно кое-какие запасы пополнить.

– Тогда завтра?

– Позже. Я тебе оставлю записку на почте.

Позже?! Грудь стискивает от страха.

– Но у меня нет своего ящика в почтовом отделении.

– Я Коттеру скажу. Через два-три дня спроси его.

– Это тот, который с прыщами?

– Да. И чай будет очень мерзкий на вкус.

Проклятый кот опять запрыгивает на колени. Дочь гладит его.

– Как чайный гриб?

– По-другому. Вкус более сильный.

Джин Персиваль улыбается. Зубы у нее желтые и немного кривые. Все-таки она некрасивая, зато храбрая. Ей не хочется нравиться другим людям. Этим она немного напоминает Ро/Мисс.

– Лучше тебе поторопиться: скоро стемнеет. Дорогу знаешь?

По едва заметной тропинке до проторенной тропы, потом до горной дороги, потом по Лупатии, а оттуда она позвонит папе – скажет, что занималась в библиотеке, попросит ее забрать. И домой приедет все с тем же сгустком. Дочь нельзя назвать дурочкой, но ведет она себя как дура. И с чего вдруг ей втемяшилось, что все случится прямо сегодня?

– Я тебя провожу, – Джин натягивает землистого цвета свитер, и кот спрыгивает у дочери с колен.

– Я и сама могу.

– Тут легко заблудиться. Дойду с тобой до конца тропинки.

– Правда?

– Правда, Мэтти-Матильда.

* * *

У полярного льда много имен, но мне больше всего по нраву паковый лед, или пак.

Паковый лед – влет, нападет, разорвет. Как стая псов. Или волков. Хищная стая.

Лед преследует добычу, рвет ее на части.

Знахарка

Знахарка солгала. У нее есть и мелколепестник, и болотная мята, полным-полно мать-и-мачехи. Но ей нужно время подумать. Или хотя бы свыкнуться с мыслью о том, что она должна сотворить нечто с телом, которое сама создала, чтобы на свет не появилось другое тело.

Когда много месяцев назад она увидела девочку около библиотеки, то словно посмотрелась в зеркало – там отражалась не она сама, но вся ее родня, втиснутая в одно-единственное лицо. В агентстве по усыновлению обещали, что ребенка отдадут в семью, которая живет как минимум за сто километров от Ньювилла, но вот она, девочка – выбегает, приплясывая, из Ньювиллской библиотеки, а в ее лице смешались мать и тетя знахарки.

Девочка – это зеркало, оно воспроизводит и отражает время, преломляя его пополам. Когда-то у знахарки была точно такая же проблема, но она не последовала совету Темпл. Тогда по закону можно было делать аборты, но знахарке хотелось узнать, каково это – вырастить в собственных красных часах человека, создать его из своей крови и элементов.

Вырастить и отдать.

Родители с девочкой хорошо обращаются. Изо рта у нее приятно пахнет, волосы блестящие, язык розовый, глазные яблоки увлажненные. Бледно-лунная от природы кожа и, конечно же, высокий рост.

Дойдя до конца тропинки, они прощаются. Знахарка ждет, когда Мэтти-Матильда скроется в тени деревьев – одна минута в лиловых сумерках, две минуты среди ухающих сов, три минуты на покрытой изморозью земле, – а потом идет за ней: она проследит, чтобы никакие демоны не причинили девочке вреда. Знахарка ступает неслышно, словно кошка, глубоко в земле под ее ногами поедают грибы и корешки слепыши-шестиножки. Душегуб узнал девочку – запрыгнул к ней на колени, потому что за запахом бальзама для губ и дезодоранта учуял Персиваль.

Укрывшись в тени елей, знахарка наблюдает: дойдя до горной дороги, девочка сворачивает налево – к городу, к людям. А знахарка идет направо – к океану. Сквозь дырки в свитере просачивается ночь. Ближе, ближе к краю скалы. Акулья заводь спит. На ровной воде лунная дорожка. Далеко на горизонте черный плавник. И маяк. На маяке огонь, чтобы не разбивались суда.