Красные часы - Лени Зумас

к другу привязываться?

– Слово скаута, – отозвалась жизнеописательница.

– Привязанность – это в общем-то неплохо. Но мы с тобой не сочетаемся. Сексуально и интеллектуально – да, а вот эмоционально и духовно – нет.

– Я хочу мороженое, – жизнеописательница скатилась с кровати. – У меня «Клондайки» есть, будешь?

– Если только ты не решила тайком мною воспользоваться, – он поднял блестящую пятерню. – У тебя что, Torschlusspanik?

– Я по-немецки не понимаю.

– Паника, которая наступает у человека, когда двери вот-вот закроются. Когда с возрастом становится все меньше возможностей. Ну, знаешь, женщины волнуются, что стареют и не могут больше…

– Так ты будешь мороженое или нет?

– Нет, – ответил Юпитер, и жизнеописательница прямо почувствовала, как он гадает про себя: а может, она и правда? Боится засохнуть на корню и потому решила украсть мою веганскую сперму?

Она вгрызлась в покрытый шоколадной глазурью батончик «Клондайка», и зубы свело от холода.

– Очень вредная штука, – сказал Юпитер.

В своем дневнике Айвёр ничего не писала про секс, но вполне возможно, она не раз спала с мужчинами. Или с женщинами. Кто знает, что у нее там было с горничными в Абердине или с моряками во время экспедиций.

Впрочем, возможно, что за всю свою жизнь (не считая или считая полтора года замужества) Айвёр ни разу не занималась сексом. Потому что пришлось. Или она сама так захотела.

Но многие ли побывали в Арктике, спали в палатках на плавучих льдинах, видели, как у матросов, отведавших ядовитой печени белого медведя, сходит с лица кожа?

В приемной клиники по радио играет назойливая музыка, жизнеописательница смазывает руки санитайзером. На стене на плоском экране показывают новости, диктор приглушенно бормочет, несколько посетителей смотрят, никто ни с кем не разговаривает.

– А вы сегодня что делаете?

Жизнеописательница поднимает взгляд: светловолосая женщина напротив, с хвостиком, улыбается ей.

– Сдаю анализ на ХГЧ.

– Ух ты! Может, у вас получилось!

– Это вряд ли.

Но да, на самом-то деле, может, и получилось. А вдруг в этом цикле все сложилось удачно, и она потом будет рассказывать ребеночку про это чудо, которое произошло в самый последний момент. «Ты появился как нельзя более вовремя». У женщины на пальце кольцо без всяких бриллиантов.

– А вы?

– Девятый день, это уже мой второй цикл. Супруг говорит, нужно усыновлять, но я… Не знаю. Просто… – глаза у нее блестят от слез.

Слово «супруг» компенсирует отсутствие бриллианта на кольце.

– Но вы-то хотя бы можете усыновить.

Жизнеописательница не хотела повышать голос. Но женщина спокойно кивает. Может, она никогда не слышала про закон «Каждому ребенку – два родителя», а может, услышала, а потом сразу забыла, потому что ее это не касается.

Сравнение – путь к отчаянию.

Жизнеописательница расстегивает пуговицы на манжете, закатывает рукав, сжимает пальцы в кулак. Грымза тыкает иголкой в сгиб локтя, где уже и так сплошные синяки. Арчи гордился своими отметинами, специально надевал рубашки с короткими рукавами.

Как обычно, попасть в вену Грымза не может.

– Попробуй отыщи ее.

– Вот здесь обычно легко находится.

– Давайте сначала посмотрим, как у нас тут получится.

Машина жизнеописательницы стоит на вершине скалы, внизу раскинулся океан – огромный, темный, сияющий, грозный, на дне его лежат белые кости моряков, а волны его сильнее любых людских устремлений. Из воды крошечными островками торчат скалы. Ей очень нравится, что в воде миллионы разнообразных созданий – микроскопических и исполинских, живых и давно умерших.

Рядом с бескрайним океаном можно делать вид, что все в порядке. Замечать лишь насущные проблемы. На Лупатию временами забредают койоты. В городе собирают средства на починку маяка. Именно поэтому жизнеописательнице поначалу так нравилась заросшая елями ньювиллская глушь: здесь легко было забыть про жестокий мир. Ей почти удалось не думать про посиневшие губы брата, про серый мамин подбородок на больничной койке.

Пока жизнеописательница пряталась в своей дождливой Аркадии, закрыли гинекологические клиники, у которых не хватило денег на предписанный законом ремонт.

Запретили делать аборты во втором триместре.

Обязали женщин выжидать перед абортом десять дней и заполнять длиннющую онлайн-анкету, в которой подробно рассказывалось про болевые пороги зародышей, а также про знаменитостей, чьи матери хотели сначала прервать беременность.

Начали обсуждать некую поправку о личности, хотя эта идея долгие годы считалась политическим фарсом, маргинальной ерундой.

Сидя за столом на кухне, жизнеописательница ест ломтики ананаса из миски.

Пьет воду из кружки.

Ждет звонка.

Когда в конгрессе предложили внести в конституцию двадцать восьмую поправку, во всех штатах устроили голосование. Жизнеописательница посылала электронные письма местным представителям в сенате. Ездила на протесты в Салеме и Портленде. Жертвовала деньги Федерации планируемого родительства. Но не особенно волновалась. Ей казалось, это просто политический цирк, консервативное большинство в сенате играет мускулами и выслуживается перед новым, помешанным на зародышах президентом.

Тридцать девять штатов проголосовали «за». Три четверти населения. Читая новости с экрана своего ноутбука, жизнеописательница вспоминала слоганы, которые видела на митингах протеста («Руки прочь от моих яичников!», «Не лезьте в мое тело!»), онлайн-петиции, посты знаменитостей. Невозможно было поверить, что поправка о личности прошла, когда против нее выступало столько народу.

Хотя не верить было глупо. Она же знала (она преподает историю, а учителя истории обязаны такое знать), сколько кошмарных законов принималось против воли огромного количества людей.

Конгрессмены утверждали, что, раз аборты теперь запрещены, появится больше детей для усыновления. И если запретить ЭКО, это никому не навредит, потому что те, у кого матка работает не так, как надо, или не такая сперма, смогут усыновить вновь появившихся детишек.

Но получилось, конечно, совсем иначе.

Она доедает ананас.

Допивает воду.

Говорит своим яичникам: «Спасибо вам за ваше терпение и за яйцеклетки».

Говорит своей матке: «Будь счастлива».

Говорит своей крови: «Здоровья тебе».

Своему мозгу: «Живи и радуйся».

Звонит телефон.

– Здравствуйте, Роберта, – это сам Кальбфляйш, хотя обычно звонит медсестра.

– Здравствуйте, доктор.

Может, он сам позвонил, потому что на этот раз новости хорошие?

Жизнеописательница стоит, прислонившись спиной к холодильнику. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.

На холме дрожат на ветру ветки елей.

– Мне очень жаль, но результат анализа отрицательный.

– Ясно.

– Понимаю, вы разочарованы.

– Да.

– Ну, просто шансы у нас были неважные, вы же понимаете, – золотой доктор прочищает свое золотое горлышко. – Мне вот интересно… Вы иногда… Скажем так, путешествуете?

– Во Флориду летаю, повидать отца.

– Я имею в виду заграницу.

Полететь в отпуск развеяться?

Да пошел! Ты!

Минуточку.

Нет.

Он имеет в виду нечто другое.

– Так вы мне советуете в связи с моими… трудностями поехать… куда-нибудь, где официально можно сделать ЭКО? – говорит жизнеописательница, запинаясь.

– Я ничего вам не советую.

– Но вы же только что сказали…

– Я не могу давать вам советы,