Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сохранив сословную деликатность и заботу о пассажирах с детьми, он яростно бился за народное добро на рапирах, ведрах, балалайках и отбойных молотках. Самостоятельно зарабатывал («Я вам денежку принес за квартиру за январь»). Уже в 65-м не хныкал на кризис легкой промышленности, а носил вполне справные джинсики — хоть и короткие, хоть и польские, хоть и собакой покусанные, а все ж с заклепочками где надо и простроченные по всей длине. Развалил часовню. Прыгал с коня в драндулет. И даже в три часа ночи мог показать, как пройти в библиотеку.
Ясно, что все богини Москвы и черноморского побережья в белых босоножках были его. Конечно, читать им стихи шестидесятнического идола Ярослава Смелякова было необязательно: они ломали и ритм, и смешливую интонацию — но без стихов студенту никуда, а много более уместный Николай Глазков («От ерунды зависит многое, / И, верный милым пустякам, / Готов валяться я у ног ее / Из-за любви к ее ногам») в те годы печатался только в самиздате — лично и придумав это слово.
Еще один вкусовой промах заметил лучший из гайдаеведов Сергей Добротворский (ныне более известный по мемуарам вдовы[8]). Федя жмется среди луж под обстрелом отбойного молотка. В 65-м ему 41 — стало быть, воевал и, как втыкаются рядом пули в песок, знает; хохмить над этим следующим поколениям Шуриков необязательно. И Гайдай, и Никулин, и сам Алексей Смирнов прошли фронт — возможно, поэтому и не придали значения. Смешно же — так пусть будет.
Советский Союз менялся, все решительнее порывая с пещерными порядками люмпенских окраин. Городской житель почуял силу и численное преимущество и вышел на бой с деклассированными балбесами, а после и с похотливыми ответработниками курортной зоны. Богом этой войны, образцовым ее орденоносцем стал обобщенный студент технического и гуманитарного направлений (технари в фольклорные экспедиции не ездят) товарищ Шурик.
«Бить будете?» — спросили балбесы.
«Нет, — отвечал Шурик. — Проводить воспитательную работу».
И всем становилось ясно, что будет именно бить.
Аккуратно, но сильно.
1966. Обуржуазивание
Как пан у пана блондинку украл«Кабачок» эпохи застоя. К 53-й годовщине первого эфира «Кабачка “13 стульев”»
За десятилетия плавного дрейфа от советского вчера у нас сложился незыблемый канон юбилейной ретро-передачи.
СССР был страной контрастов. Еды в нем не было — хотя 250 миллионов жителей кушали трижды в день, и у некоторых даже за ушами трещало. Надеть было нечего — хотя в доплывших до нас «Ирониях судьбы» многие неплохо выглядят: дубленки-шубейки и женские сапоги на молнии, прижатые к небритой московской щеке. Пищепром был убитой отраслью — но все трейд-марки перекочевали в современность: овсяное печенье, докторская колбаса, дарницкий хлеб, жигулевское пиво, не говоря уже о тортах «Прага» и «Птичье молоко». Всем было категорически запрещено хохмить, слушать западную музыку и ездить за границу — притом все, о ком делаются юбилейные передачи, только тем и занимались, что хохмили, слушали западную музыку и ездили за границу, регулярно оставаясь там на ПМЖ. Те же, кто возвращался, тут же принимались делать адски антисоветские передачи, выходившие ежемесячно в прайм-тайм по первому каналу ЦТ. Улицы в тот момент пустели, и город вымирал. Советский народ вообще редко выходил наружу, потому что раз в месяц смотрел «Кабачок» (улицы пустели), раз в месяц «Вокруг смеха» (улицы пустели), раз в год «Семнадцать мгновений» по дюжине вечеров кряду (на улицах вьюговей и снежная пустыня), а ведь нельзя еще забывать про «Собаку на сене», «Отпуск за свой счет» и «Долгую дорогу в дюнах». Так советский человек и сидел годами перед телевизором, кушая салат оливье с неизвестно как образовавшимися майонезом и зеленым горошком.
Сочинять эту пургу можно погонными километрами, по сценарию в день. «В эпоху тотального дефицита, когда телевизор считался роскошью, зимним вечером 16 января 1966 года на экран вышла пилотная серия передачи с рабочим названием “Добрый вечер”, неустоявшимся коллективом и неотрепетированными вокальными номерами — и улицы тотчас вымерли, так стосковался народ по доброму юмору о дефиците колготок и плохой работе пунктов проката холодильников». Передачу тотчас принялись закрывать, и закрывали-закрывали, и все никак закрыть не могли. Особо усердствовал босс телевидения Лапин, и грозил, и гнобил, и в начале 70-го почти совсем закрыл, но ничего у него не вышло. Очевидно, потому, что С. Г. Лапин пришел на ТВ в апреле 1970 года, а до того не мог закрыть ничего, кроме возглавляемого им Телеграфного агентства Советского Союза. Но ведь всем известно, что на телевидении все закрывает Лапин, а открывает Брежнев, так что к чему эти мелочные придирки.
Ничего антисоветского в «Кабачке» не было в помине. Он был ярким свидетельством постепенной профанации советской идеи наступившим в результате роста нефтяных цен потребительским бумом. Пиджак, автомобиль, отбивная котлета и измена жене с блондинкой стали главной ценностью, подкосив социализм, — но поскольку у руководства страны тоже главной ценностью стали пиджак, автомобиль, отбивная и блондинка, оно не очень возражало против обуржуази-вания, а только делало вид, что хмурится. А коль скоро буржуазность у нас от веку ассоциируется с заграницей, идея переноса шуток про таксу, химчистку и след губной помады в ближнюю Европу (не во Францию же!) была крайне продуктивной. Выбор оказался невелик. Венгров мы знали мало, болгарами-румынами пренебрегали, вообразить передачу о быте восточных немцев невозможно было и в дурном сне. Оставались Чехия и Польша — но чешский трактир слишком отдавал Швейком с его сатирой на армию, администрацию и имперский дом Габсбургов — не надо всего вот этого. Пан Цыпа, пан Зюзя, девки с коленками — и довольно.
Если б у летописцев было в порядке с фантазией, они бы поискали ответы на простейшие вопросы: как все это воспринимали в Польше? Гордились или плечами пожимали на неловкую имитацию? Как соотносились меж собой в Театре сатиры партии «кабачковцев»
- Письма из деревни - Александр Энгельгардт - Русская классическая проза
- Несколько дней в роли редактора провинциальной газеты - Максим Горький - Русская классическая проза
- Братство, скрепленное кровью - Александр Фадеев - Русская классическая проза
- Лейси. Львёнок, который не вырос - Зульфия Талыбова - Русская классическая проза / Триллер / Ужасы и Мистика
- Сказ о том, как инвалид в аптеку ходил - Дмитрий Сенчаков - Русская классическая проза
- Что такое обломовщина? - Николай Добролюбов - Русская классическая проза
- Очерки и рассказы из старинного быта Польши - Евгений Карнович - Русская классическая проза
- Колкая малина. Книга третья - Валерий Горелов - Поэзия / Русская классическая проза
- Зеленые святки - Александр Амфитеатров - Русская классическая проза
- Будни тридцать седьмого года - Наум Коржавин - Русская классическая проза