Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - Денис Горелов

шестидесятыми. Че, Фидель, Сикейрос, мамба, споры одержимых единомышленников лицо в лицо, перевернутые полицейские машины с хищными радиаторами и крыльями «акулий плавник» роднили их в тот год со всей демократической молодежью мира. Именно революционный космополитизм так взбесил и напугал отяжелевшую и явно склонную к изоляции пролетарскую диктатуру. Ветхозаветный надмирный союз мотыги, винтовки и обгрызенного карандаша уже представлял реальную угрозу режиму, который тужился и не мог внятно сформулировать, чем же ему так не любы «мальчики в дудочках» — но недолюбливал их правильно. Они танцевали «стилем», и одевались «стилем», и за ленинизм боролись тоже «стилем», в чем ленинизм совершенно не нуждался — потому что любой стиль был враждебен скучному, книжному, ортодоксальному европейскому ленинизму второй половины ХХ века. Пионеры шестидесятничества получали по шее именно за неканоническое, слишком распевное чтение красной молитвы. Но в памяти века от 60-х только и осталось, что этот распев, этот религиозный экстаз, это сладкое испанокровное тождество секса и революции.

Этот памятник Маяковскому, открытый в 58-м на одноименной площади. Эти наглые и оттого привязчивые рифмы. Эта мечущаяся марафонская камера Урусевского.

Бывают глупые, но пылкие времена, когда форма первична.

70-е. Тяжелая лира

Лямурр и любофф

40 лет «Романсу о влюбленных», 50 — «Шербурским зонтикам»

«Романс о влюбленных» и был нашими «Зонтиками». Этого невозможно было не заметить — и все-таки этого не заметил никто, кроме Аннинского в «Комсомолке» и Липкова в «Искусстве кино». Да и те обмолвились вскользь — видимо, чтоб не равнять наш подвиг во льдах и их преступную войну в Алжире.

Пропетая на два голоса история несбывшейся любви, прерванной призывом в армию, ложной похоронкой, скороспелым замужеством невесты-вдовы и оскорбленным чувством дембеля. Чириканье белым стихом. Созвучные имена композиторов — Легран и Градский. Созвучные имена постановщиков — Деми и Михалков, он же Кончаловский. Все почти одинаково — но разница-то и определяет несхожесть национальных темпераментов.

У французов все было легким, начиная с названия. Легкая встреча, легкая привязанность, легкий вокал и вызывающе легкий призыв на никому не нужную войну. Шер-бур — «милый городок». Верящих в любовь малолеток совершенно шокировала обыденность последней встречи: он женат, она замужем, у обоих дети. Улыбнулись и разошлись не оглядываясь. Кажется, дежурно спросили, как дела, но можно было и не отвечать. Даже петь не перестали.

Юные сердца ждали горя, суицида, взглядов вслед и одиноких прогулок поврозь под дождем — и не дождались. Старшие понимали, что именно так все и бывает. У кого не было в жизни первой любви и кто не встречался с нею годы спустя? Ну и? Боль, отчаянье, разрыв аорты? Да нет как-то. Эфемерная, легко тающая печаль. Даже и говорить не о чем — как, собственно, и снял Деми.

У Кончаловского все шло по-русски, с чудовищным нажимом. Мотоцикл, рев, джинсовый мальчик с гитарой наперевес, иерихонский вокал Александра Градского. Пафос — на целую роту, слово «любофь» — 50 раз за картину, масштабные учения Тихоокеанского флота с ракетами, подлодками и судами на воздушных подушках. Из такого надрыва невозможно выйти мирком-ладком, с видом на аккуратные шербурские крыши и всегдашнюю листву. Только с переходом из цветного в черно-белое кино, с зачеркиванием всей жизни, которого в помине не ощущалось в бретонском городе Шербур. Там народ рыбацкий, северный, средиземноморские страсти не в чести.

Россия дала именно цыганщину. Рок-оперную экзальтацию, захлёбную скороговорку, Ромео-Джульетту в дворовом исполнении.

«Зонтики» обозначили конец войны, которой Франция жила 6 лет. Конец убыли мужского населения, конец ожидания повесток и похоронок, конец республиканской риторики, отлив в частную жизнь. «Романс» конституировал обратное: унисон с государством. Воинской службой, хоккеем, заводской проходной, разрешенным патриотическим роком. Одна из рецензий называлась «Экзамен держит любовь». Другой сочинитель выдал, что из Москвы и с Дальнего Востока герои видят одно солнце, ибо страна наша столь огромна, что солнце над ней никогда не заходит.

Над Шербуром солнце было явно другим.

У них стали массово менять прически «под Женевьеву», у нас — усилили группировку на Дальнем Востоке. Там развился непринужденный эгоизм, здесь — «за все в ответе». «Зонтики» спровоцировали тексты о «белокуром конформизме» Денев, «Романс» — о «накопленных нравственных ценностях».

Житейская поверхностность французов пленяет и местами раздражает. Так мы относимся к Дюма.

Надрывная тяжеловесность русских пугает и местами впечатляет. Так они относятся к Достоевскому.

И всю-то национальную специфику удалось передать двумя мюзиклами о том, как мальчик с девочкой дружил и ничегошеньки у них не вышло.

70-е. Чувства

Дикая орхидня[9]

«Романс о влюбленных»: как добро зло победило

За что народ наш любит сериалы? За доброту, за такт, за справедливость. За то, что разлученные сердца Всегда встречаются, а правда торжествует, Небритый бреется, бесплодная рожает, За милых женщин, видеть коих – радость, За то, что марианны слов не знают Иных, кроме «любовь», «голубка», «долг», За общий колорит альбомов дамских, Где розы, слезы, клятвы, гороскоп И томный взгляд любимого артиста. (Мальчишкам в руки не давайте!) – не дадим! Любовь – глубокая река, в которой тонут Два дурака, и белая береза, От всей души тебе желаю С хорошим мальчиком дружить – вот За что мы любим сериалы, А в них охотники стреляют Зарядом желчи, бескультурья