Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - Денис Горелов

И ядовитою слюной Калечат трепетные души. Но что, скажите, делать нашим предкам, Когда такое солнце, облака, любовь, гитара, А Мексики все нету – каково? И даже «Экипаж» еще не сняли. Поистине был тьмой окутан мир — И вот в сияньи солнечного утра Явился фильм Андрона Михалкова — И сразу заплясали облака. Несовершеннолетние подростки Раздумали жениться по расчету, За ранние побудки трубачей Не били больше. Даже Смоктуновский Народным стал случайно в этот год. Любовь пошла вселенной всею, Затанцевала вместе с нею: Американцы тоже склонны Вовсю склонять глагол «любить», Но Вудсток был у них недавно, А тут любимый отправлялся Служить Советскому Союзу, Чтоб испытать любовь свою. Удод. И слово «долг» двенадцать раз подряд С экрана повторялось, чтобы зритель Тупой, необразованный – и тот Догнал, что речь идет о классицизме, Трагедии античной, где негоже Крутить лямур-тужур вместо войны. Кряхтя, ползли на север пехотинцы, На юге их голубки дожидались, Трубач трубил, деревья гнулись, И ночка темною была. Мать не рыдала, если сын погиб За Родину, зато рыдали братья Навзрыд, взахлеб и с первой же минуты, Как услыхали траурную весть, И песню горестной разлуки Весной веселой пели птицы. И только вертихвостка из подъезда Одна за хоккеиста вышла замуж. Змея. А он ее любил. А он все полз, о долге помня, На скудном аварийном сухпайке, Согретый вечною любовью, Тельняшкою, а также бородой, Что отросла за месяц страшно. А в небе Градский пел о птицах, О Родине, апреле и любви, Чем согревал его отдельно. И согрел. Любовь нечаянно нагрянет, И каждый вечер сразу станет, Морская гвардия не тонет, Когда ее совсем не ждешь. Альбомы девичьи нетленны, Хоть все охотники-мазилы Начнут стрелять по ним картечью И громко, грязно хохотать.

Занавес. Звучит ария Александра Градского о светлой надежде, и вере святой, и вечной любви, вечной любви.

Мораль: зачем уехал Кончаловский, Когда, по всем канонам классицизма, Долг в его фильме чувство перевесил И оправдал усопшую любовь? Ведь с мымрой из общественной столовой Все стерпится и слюбится, поверьте, Коль можешь ты спасти детей замерзших И автомат вслепую разобрать. Какая гадость эта ваша заливная Рыба.

70-е. Юмор

С горчичкой сойдет

Райкин

Вселенская слава Аркадия Райкина взросла на той же почве, что сегодня эксплуатируют новые русские бабки — на вдохновенном и юродском коверканьи русского языка.

Десятилетиями русский народ считал Райкина образцом вкуса и упоенно повторял за ним довольно отвратные слова «рекбус», «кроксворд», «соплистка», «дюфсит», «унутреннее содержание» и «Мурлин Мурло». Пытались также вслед за ним мекать, хрюкать, икотно смеяться и воздевать указательный палец — но тут народный артист СССР был непродражаем: компенсировать мимикой и жестом полное отсутствие драматургии в интермедиях гуще него, жирней и чрезмерней не умел никто. Потому его и за границу выпускали без скрипа, что перевод почти не требовался: два мыка, три прихохота, сто переодеваний и фирменный взмах шевелюрой в конце. Весь современный русский плебейский юмор вышел из этих стремительно натягиваемых на него за сценой и застегиваемых на спине мешковатых костюмов, салопов и пижам (скорость переодевания тоже была фирменным авторским трюком).

Его регулярно ставили на одну доску с Зощенко — казалось, заслуженно. Оба умело копировали самодовольного плебея, оба за это пользовались его истовым обожанием, оба сатиризовали предмет до полного с ним слияния — только Зощенко, мягко