Порог греха - Юрий Францевич Курц

крупу – заржёт, закозлит на месте, на свечу вскинется, лишь бы седока со спины долой!

Атас? Вообще пёс наособинку! Никогда такой собаки Алесь не встречал: воля для него – перво-наперво! Охотится по желанию, лежит, где хочет, спит, где понравится. Живёт на кордоне, никому не причиняя беспокойства. Может часами неподвижно, как изваяние, лежать у входа в избу, изредка широко зевая. Но просить его уступить дорогу к дверям не надо – сам догадается отодвинуться и вообще ведёт себя с учётом действия окружающих. Вдруг исчезнет куда-то, но стоит Афанасию посвистеть – явится как из-под земли: воля-волей, а долг собачий исполнять надо! Ест Атас только из большого алюминиевого таза и берёт пищу из рук. Урони кусок мяса на землю – посмотрит на тебя чёрными укорными глазами («Я тоже человек, только говорить не умею!») и есть не станет.

Если захочет ласки, то не вертится под ногами волчком, как дворняжки, не визжит, не лает, не пытается лизнуть в лицо, что шибко нравится людям, а встанет вдруг преградой на пути и хвостом помахивает. Если обойдёшь его, он ещё раз таким же способом покажет своё желание, но больше навязываться не станет. Горд, степенен, полон чувства собственного достоинства. Чувствует и понимает слово. Алесь никогда не видел и не слышал, чтобы Афанасий кричал или цыкал на него, не говоря уж о попытках пнуть в какой-нибудь ярости: не простил бы Атас такого унижения никогда!

Алеся он принял сразу, почувствовал в нём молодой задорный порыв на игру. Атас очень любил играть, но что это за удовольствие прыгать перед мордой Каурки или бодаться с Манеркой, которая игры не понимает и не терпит, и норовит всерьез потдеть под брюхо рогами? Вот с молодым хозяином – азарт так азарт! И на грудь ему попрыгать, и за штаны похватать, и на спине перед ним поваляться, и в обнимку по земле кувырком!

Часами сидел Алесь на берегу Каменушки. Как вольно и плавно, до зеркального отражения неба, несла она воды на плёсе и как закипала бурунным гневом на каменючих грядах, выпирающих на её пути! Старую сосну, в обхват человеческих рук, подмыла в корнях на береговой круче, да так, что та склонилась к самой стремнине прилегла могутными ветвями, но не сдаётся, не падает в гибельную водокруть. Корни в причудливых извивах и сплетениях глубоко ушли в рыжий суглинок, держат, питают ствол живительными соками земли.

На что только не обрати внимание – деревце, травинку, букашку, червячка, птаху, – у каждого свой запрос к жизни, право на характер и уважение, право на существование, данное и определённое во времени природой. И никому не позволено урезать его границы. Смутные, ещё неосветлённые ясностью мысли мнут, горячат мальчишескую голову. Всё правильно в природе и всё не так в жизни. Почему?

В первые же два вечера после приезда Алеся Афанасий сшил ему ичиги. Выкройки из кожи у него уже были, оставалось только осоюзить по размеру ноги.

– Вот и хорошо, вот и ладненько! – восклицал он с ребячьим восторгом, наблюдая, как Алесь удовлетворенно притопывает, осаживая ступни в непривычную для них обитель.

– Вижу: в самый раз! В тайге, паря, кирзухи – не обувка. А это – то, что надо. Не жмёт, не трёт, камнем не виснет!

В избе было сухо и тепло. Пахло взваром чабреца. Потрескивал огонь в керосиновой лампе. Плескались по стенам сказочные тени. А за окном шебаршил баюкающий осенний ветерок. В самый раз растянуться на топчане – ублажить измаянное за день тело! Не лежалось Афанасию: то постигонки ссучивал, то верёвку плёл из конского волоса, то какой-нибудь рыболовный снаряд чинил. А тут вот достал клубок собачьей шерсти (начесал с Атаса) величиной с футбольный мяч и принялся вязать варежки.

– Чего глазеешь? Осуждашь? Не мужицкое дело? Это бабе не все мужицкие дела по силе, а мужику бабьи – все по плечу. Рази што окромя ребятишек рожать. Согласен?

– Согласен.

– Если хошь – научу.

– Можно попробовать.

– Одна баба попробовала, да семерых родила! Говори: «хочу» или «не хочу». Никогда не двоякай! Понял?

– Понял.

Несколько уязвленный Алесь достал с полки книгу. Было их там немного: десятка три. В основном о тайге, сельской жизни да войне. Афанасий их давно прочитал, а любимую – «Записки охотника Восточной Сибири» – перечитывает постоянно. Её сразу же и присоветовал Алесю. Как только тот отрывался от какой-нибудь страницы, спрашивал:

«Ну, как тебе Черкасов?» – и улыбался довольный.

Изголодавшись по человеческому общению, живой речи, он не мог насытиться разговорами и терпеливо ждал, когда притомлённый чтением Алесь отложит книгу. Но о житье-бытье своём они уже наговорились вдосталь.

– А хошь, Леська, я тебе анекдот расскажу? Я обо всём могу: о зверях, птицах, о политике.

– Давайте о зверях.

– А каких? Называй любого!

– Ну, о медведе.

– Призывают, значитца, медведя в армию, а ему неохота. Как бы от неё откосить? Пошёл к зайцу за советом. «Надо на медицинской комиссии завалиться», – говорит заяц. «А как?» «В армию беззубых не берут. Давай я тебе зубы выбью?». Согласился Михайло. Заяц берёт оглоблю – хрясь. Идёт медведь после комиссии. «Ну, как?» – спрашивает заяц. «Порядок! Не возьмут! Плоскостопие».

Чуть дёрнулись в усмешке губы Алеся.

– А теперь про зайца!

– Зашёл заяц в столовку. Взял себе стакан чая. Булочку. Про варенье забыл. Пошёл в буфет за вареньем. Возвращатца, а стакан-то пустой. «Кто мой чай выпил? – закричал заяц. – Я спрашиваю: кто мой чай выпил?» Тута из-за соседнего стола Мишка подыматца и отвечат громовым голосом: «Ну, я. А што?» «На здоровьице, на здоровьице, – лепечет заяц. – Токо скажите, пожалста, почему вы булочку-то не скушали?»

Улыбнулся Алесь.

– А про политику?

– Залез как-то Никита Сергеевич на Кремлёвскую башню… – Афанасий споткнулся на полуслове, энергично заработал спицами, как будто в очередной петельной накидке искал продолжение. – Нет, Леська, этот не подходит. Не для тебя, паря, ишо, – он сосредоточенно порылся в памяти: «И этот нельзя. И тот тоже. А в третьем – сплошной мат!»

– Ну, – потребовал Алесь.

– Залез как-то Никита Сергеевич на Кремлёвскую башню и зырит на страну из-под ладони. Видит: изба, а в ней два осла сидят. Один молодой, а другой старый. «А не пора ли им спать?» – говорит Хрущёв.

Оба рассмеялись. Афанасий погасил лампу. Алесь заснул быстро, а сам он долго лежал с открытыми глазами: не шёл сон. Повертеться бы с боку на бок, да боялся шелохнуться, чтобы не потревожить мальчонку. А без сна горькие думы лезут в голову и всё о том дне,