Порог греха - Юрий Францевич Курц

дядя Афоня! Я всегда помнить буду! Я приеду, обязательно приеду… Я работать пойду, тебе костюм куплю, хороший, в каких в театр ходят!

– Эх, Леська, какой мне театр: в обдергае родился, в обдергае рос, в обдергае и помирать буду! Ну, всё равно, и тебе спасибо на добром-то слове! Больно мне: стречал как подворника, а провожаю словно сына! Прикипел, паря, к тебе! – Афанасий трижды поцеловал Алеся в щёки. Крепко прижав к груди, покачался какое-то мгновение.

Алесь, не оглядываясь, пошёл к машине и уже занёс ногу на подкрылок, но вдруг натопырился, словно вспомнил что-то, и во всю прыть побежал к ёлке, возле которой стоял, навострив уши, Каурка. Повис у него на шее. На обратном пути схватился объятиями с Атасом. Тот принял прощание за обычную игру. И бросился потом следом за машиной, дожидаясь, когда она остановится и молодой хозяин выпрыгнет из кабины. Но машина не останавливалась. Атас, с нарастающей в собачьем сердце тревогой, бежал за нею несколько километров до того места, где заездок с елани поворачивал в тайгу на большую лесовозную дорогу. Это уже была чужая, не Атаса, территория, и он не имел права даже забегать на неё. И вдруг запредельным чутьём, доставшимся собаке от далёких диких предков и дающим о себе знать в минуты крайнего ощущения опасности, он понял, что машина не остановится, молодой хозяин не побежит ему навстречу и, скорее всего, уже никогда больше не появится на кордоне.

Атас остановился. Утолил снегом полыхающий внутри огонь. Перевёл дух и, по-волчьи подняв морду к небу, завыл длинно и жалобно, с тем безутешным сокрушением в голосе, от которого у человека дыбом вздымаются волосы на голове и морозом подирается кожа. Звук живой, пронзительной боли догнал машину, прорвался сквозь надрывный вой мотора и коснулся ушей Алеся. Уткнувшись лицом в колени, он зарыдал. Он не знал, да и не мог знать, что уже никогда в жизни не встретится ни с Атасом, ни с Кауркой, ни с самим дядей Афоней.

Два года спустя, в февральскую оттепель, будет ставить старый лесник рыболовную снасть на речном омуте и скрадно выйдет на него медведь-шатун: поднимут его из берлоги молодые, неискушённые в таком промысле охотники, да ещё и подранят владыку тайги! И двинется он в слепом безумстве искать своих обидчиков, сокрушая всё на пути. Атас будет мышковать на противоположном берегу реки и припозднится с упреждающим лаем. Напрасным окажется и его жертвенный порыв в защите хозяина. А пешня, коей рыбаки крушат ледовый панцирь для лунок и полыньей, – единственное оружие в руках Афанасия – не сможет противостоять сокрушительной ярости обезумевшего от ран зверя.

Спустя три часа Алесь уже сидел за столом в квартире Фаины Иосифовны. День был воскресный, нерабочий, и она полностью посвятила его Алесю. Укладывая в чемодан вещи, рассказывала о том, что произошло за время его отсутствия в городе.

Чурилов больше месяца находился в больнице. Вскоре после того, как вышел на работу, к нему приезжал следователь из областной прокуратуры. Побеседовал со всеми воспитателями и хозяйственными работниками детдома, конечно, и с нею тоже. Интересовался Алесем: где бы он мог скрываться, куда уехать.

Ребята вспоминают, жалеют. А Филиппа Жмыхова словно подменили: другим человеком стал, дерзким, жёстким. Грубит воспитателям, пропускает школьные занятия, дерётся со всеми напропалую. Грозится кому-то отомстить. Но главное – тётя Поля получила из Москвы долгожданное письмо от своего генерала! Он просил отправить Алеся к нему, обещал позаботиться и выслал денег на дорогу. Почтовый перевод уже получили, билет на поезд Владивосток – Москва приобрели, и завтра ранним утром Алесю надлежит отправиться в столицу.

Познакомив мальчонку с основными новостями, Фаина Иосифовна перешла на чисто материнские наставления: как вести себя в поезде, общаться с пассажирами, товарищами по купе и вагону, прогуливаться на остановках. Что из продуктов питания надобно съесть в первую очередь, чтобы не испортилось. Молочных и мясных изделий у вокзальных торговцев не покупать, только варёный картофель и варёные яйца. Варенья, солений и сухарей, собранных на дорогу, хватит до самой Москвы. Пить воду исключительно кипячёную. В вагоне есть титан, в нём всегда кипяток. Несомненно, люди будут интересоваться, кто ты, что ты, куда едешь, зачем. Не распространяйся: жил с мамой, она умерла, едешь к дедушке в Москву. А вообще – поменьше разговаривай. Лежи себе на полке и читай. «Двух капитанов». Занимательная книга! И спи побольше. В вагоне хорошо спится и время летит незаметно. Как доберёшься до места – с письмом не торопись. Генерал сообщит тёте Поле. Обустроишься, придёшь в себя, тогда и напишешь, если, конечно, будет желание.

Незаметно подкрался вечер. На кордоне Алесь укладывался спать обычно с наступлением темноты (дядя Афоня экономил керосин для лампы, поэтому зажигал её только по мере надобности: поужинать да постелить постель; для разговора освещения не требовалось). Разморенный теплом, сытной едой и ласковым голосом Фаины Иосифовны, Алесь несколько раз зевнул, в смущённой торопливости прикрывая ладонью рот.

– Вот и хорошо, – улыбнулась Фаина Иосифовна, – сам Морфей идёт нам навстречу! Вставать-то надо раненько, а как ляжешь, так и выспишься!

Она, как и в прошлый раз, постелила Алесю на диване. Раздевшись до трусов, он юркнул под одеяло, замер в привычном ожидании, когда распустится тело, улягутся мысли и незаметно придёт сон (так было на кордоне). Но, едва коснувшись памятью этого уголочка тайги, мысли разом закружились над ним, голова посвежела: Алесь видит, как выходит из дома дядя Афоня, задаёт корм Манерке, потом Каурке, как играет с Атасом, колет дрова; из печной трубы кружливо выбивается струйка дыма, Алесь даже чувствует запах сгоревших берёзовых дров – самый сладкий запах из всех, которые рождаются огнём. Схватило и сжало душу. Как-то сами собой явились слёзы. Он не стал их сдерживать. Более того – всхлипнул несколько раз. И это услышала Фаина Иосифовна. И тотчас же подошла, присела на краешек дивана. Ладонь её руки нежно легла на его голову.

– Ну, что ты, что ты, мальчик мой? Успокойся, всё будет хорошо, всё будет хорошо!

– Я уезжать не хочу!

Боль расставания уже давно назрела и в сердце Фаины Иосифовны. Она старательно придавливала сосущее беспокойство: боялась дать волю чувству, которое могло окончательно расстроить её и повлиять на Алеся.

– Так бывает, мальчик мой, в жизни… Надо, надо! Тебе нельзя оставаться здесь: это может плохо для тебя кончиться. В Москве начнётся новая жизнь. Полина Григорьевна сказала, что генерал, который тебя примет, очень хороший человек. Он фронтовик, а фронтовики – люди ответственные.