Порог греха - Юрий Францевич Курц

на чурку и с привычной обстоятельностью ловко свернул самокрутку. Прикурив от спички, глубоко затянулся и хитровато посмотрел на Алеся.

– Это, паря, не то, о чём ты думашь. Это не войной покалечено. Родная тайга приложилась, вот так! А штоб разобъяснить тебе, что да как, хочу спытать одним вопросом.

Алесь насторожился.

– Скажи мне, какой зверюга в тайге самый страшный, самый опасный?

Усмехнулся Алесь: тоже мне загадка! Хоть он из Белоруссии, но и там каждый ребёнок знает, что нет в лесу зверя сильнее и страшнее, чем медведь. Не даром же его кличут хозяином! Во всех русских и белорусских народных сказках он главный!

– Э-э нет, паря, – в свою очередь усмехнулся Афанасий, – не попал! Конечно, Миша – зверюга сурьёзный. Он никого не боится, а потому по тайге бродит свободно и шумно, когда, конечно, никого не скрадывает. А зверюгу, мною загаданного, ни глаз не берёт, ни ухо. Токмо и узнаешь, как он в тебя вопьётся!

– Как вопьётся? – недоумённо спросил Алесь, представив, что каким бы маленьким, как мышь, ни был кусачий зверёк, всё равно его можно и увидеть, и услышать. Да и как там он может подкрасться в невидении, без страха?

– Ладно, не стану тебя донимать! Зовут этого зверя клещом. Малюсенький такой, как семечко, а болезнь в себе носит страшенную: эн-це-фа-ли-том зовётся! Укусит человека и заразит. От заразы энтой головная боль, мозг воспаляется. Кому удаётся болезнь одолеть – калекой остаётся: то рука плетью, то ноги тряпкой. Или ишо что выходит из повиновения. Мне повезло: локоть вот да пальцы. А чаще всего человеку – кранты! – Афанасий несколько раз затянулся дымом. – Но щас, Леська, ты его не бойся: он уже активность потерял. Холода, паря, страшится сам! – Афанасий посмотрел на тайгу, на густой наволок, снова затягивающий небо. – И в жизни людской, Леська, так: живёт какой-нибудь человечишко, мирный, смирный, незаметный, и вдруг бац – укусит, а то и вцепится клещаком, кровь из тебя до пустых жилок потянет! – он запоптал окурок, встал с чурки. – Хватит, брат, на сёдни! Баньку посмотрю: подошла наверно!

Помещение бани представляло собой полуземлянку с низким потолком и подслеповатым окошечком. Большую часть её занимала печка с чугунным котлом, железным ящиком, наполненным каменными окатышами. Вплотную к печке подступал полок. А у самого входа стоял цинковый бак с холодной водой. Несмотря на тесноту, один человек мог вполне хорошо помыться и попариться. Жару хватало с избытком. Алесь долго и с наслаждением охаживал себя берёзовым веником. Наплескав горячей воды на раскалённые камни, лежал в блаженном влажном тепле, не веря счастью, которое вдруг свалилось на него после всего пережитого за последние дни.

Ночью он спал крепко и спокойно, без постоянного напряжения, которое не оставляло его даже во сне, преследуя кошмарными видениями. С утра следующего дня Афанасий взял парнишку в учебный оборот в соответствии с его личным представлением о науке выживания в тайге.

Перво-наперво показал, как добывать огонь без спичек, а если таковые есть, как разводить его в печурке, разжигать костёр, замешивать тесто, печь лепёшки, варить мясо. До полудня стреляли из ружья и карабина по консервным банкам с разных расстояний. Алесь настолько быстро усвоил стрелковые мудрости, что привёл в изумление наставника: «Дар в тебе с оружием дружбу водить!» А после того как Алесь с тем же прилежанием навострился кидать нож в искусно сделанные козьи и изюбревые головы, а затем и топор, Афанасий сделал вывод: «Хваткий ты, Леська! Всё в тебе на военного человека настроено. Я бы на твоём месте в како-нибудь училище подался. А что? Там ведь на всём готовом: обмундировка, шамовка. Образование опять же дают. Сироте лучшего и не искать. Сам-то ты кем быть мечтаешь?» «Не думал я, дядя Афоня!» «А думать, сынок, надо. Я вот шибко к военному-то делу тянулся, да припоздал: веку маловато было, а горя много. Придавило оно меня. А твоё горе молодое, перемелется. Я тебе передам всё, чё сам могу. В жизни всё уметь надо. Чё лыбишься?» «Ну, вот зачем вы меня учили топор бросать? Ну, пойду я в армию. Где вы видели, чтобы солдаты с топорами ходили? Ножи у них». «А при чём тут армия? Я тебе так, – Афанасий покрутил полусогнутыми пальцами, как будто шар выкатывал, – для развития. А вдруг ты на таёжную жизнь определишься? Я вот на охоте однажды сохатого стрелил. Тот упал. Лежит. Намаялся я, за ним бегаючи. Передохну, думаю, малость у костра, чайком побалуюсь и шкуру стану с него снимать. Развёл огонь, сучья топором крушу, подкидываю. Шумнуло что-то сбоку. Глядь, а сохатяра энтот на ноги вскидывается. Мордой вертит. Храпит. Глазища красные. И на меня. А ружьё моё на кусту висит – не успею достать. И бежать – без пользы. Догонит! В человеке порой тоже, когда смерть в навис, звериный чуй вспыхивает на опасность, на оборону. Без раздумья. Даже и не помню, как закатал я ему топором промеж глаз. Оголоушил лосяру. Он – на колени. Я за нож и к горлу (тут нож впору). Потом в своём конфузе разобрался: когда стрелял, то пулей-то под рога угодил, оконтузил его, а не проверил, понадеялся на одну смертельную пулю (а, скорее, поленился!). Запомни, Леська: тайга оплошным не прощает!»

Время шло. Алесь учился ездить на Каурке, рыбалить на омуте, который Афанасий называл емурином, ставить на предполагаемых звериных тропах разные самоловы, даже доить козу Манерку. Это доярское умельство далось с трудом немалым, потому что дёргать за титьки норовистое рогатое существо у Алеся не было ни малейшего желания! Да не хотел отказом обидеть Афанасия. Тот вволю нахохотался, когда мальчишка, стоя на коленях и преодолевая сопротивление Манерки, казалось, смыслом жизни которой было взять его на рога, тянул её за соски с непреодолимым ужасом на лице: оторвутся!

В этом житейском научении, кровном сближении с природой, её животным миром, растениями, камнями, водой, ветром, снегом Алесю открывалась истина: всё в мире – живое, всё имеет душу, всё требует бережного к себе отношения и не приемлет насилия над собой. Вот та же Манерка. Чего лез к ней медведем? Стоило (дядя Афоня показал) погладить морду, уши, бока, поговорить ласково, морковкой задобрить – и подставляй ведёрко под вымя! А Каурка? Чуть дёрнул за повод, чуть тронул пятками бока («Ну, милый, давай!») – и понесётся жеребец наперегонки с ветром до полной устали, до запала, пока не почувствует лёгкий натяг удил и команды «Стой!». А начни его охаживать плетью по