Порог греха - Юрий Францевич Курц

хмельному. Частенько наведывалась она в медпункт детского дома, жаловалась на нездоровье, просила какого-нибудь «порошочка» или «микстурочки», но Фаина Иосифовна знала эти уловки. Преподносила ей в мензурке глоток-другой разведенного спирта или водки – держала для этого дежурную бутылочку (спирт был зельем дорогим и за него спрашивали ревизоры!). Тётя Поля удовлетворялась и этой малой долей. Глаза ее благостно увлажнялись. Развязывался язык. Слетало с него одно и тоже: жалобы на «никчёмную жись». Выплакавшись, она просила Фаину Иосифовну никому не говорить о её пагубной слабости: тётя Поля слыла в детском доме «железной старухой», которую не берёт никакая ржа хворей и житейских напастей. С её крутым характером считались не только воспитатели, но даже Чурилов, отличающийся мягким, утонченным хамством.

Она по-матерински любила Фаину Иосифовну за ее уветливость, за уважение к увечной, преждевременно сковывающей старости бывшей фронтовички, искреннее понимание женского одиночества. Где-то и жалела её: тоже торчит на белом свете голым перстом без угреву! Случалось, и пожуривала с душевным распахом:

– Чё же это ты, голуба моя, в старых девах-то мыкаешься? Ведь Бог тебя ни красотой, ни умом не обошёл! Неужто находится на свету божьем мужик, который на прелести твои не западает? Ведь есть же, есть, – и подступала с решительным напором, – давай я тебя с моим московским генералом сведу? Он тоже в одну голову свет белый коптит! Б-а-альшой человек, а как дуб во полюшке одиноким сохнет! Ведь одному-то и в раю жить тошно… Ты ему понравишься! Конечно, – осекалась тётя Поля, – старше он тебя годков на двадцать, дык что? На руках носить будет! А чё ж нам, бабам, ещё нужно? Может и ребёночка спроворите! А что? Ты в самом соку, да и он мужик хоть куда – ядрёности не потерял.

– Какая из меня жена? – с улыбкой отбивалась Фаина Иосифовна. – Я к семейной жизни не приспособлена. Я, Полина Григорьевна, Христова невеста – под старость в монастырь уйду.

Только Фаина Иосифовна всегда называла Рускину по имени-отчеству, и той это бесконечно нравилось: как-то возвышало в собственных глазах, в груди теплом разливалось.

– Ну ты погляди на неё, – всплескивала руками тётя Поля, – заранее на себя клёпки ставит! Да ты хоть попробуй жребий-то потянуть! Ведь судьба-то таких жребиев уйму подсовыват человеку – может, и вытянешь свой!

Если разговор затягивался, а Фаине Иосифовне было недосуг, то течение его прерывалось просто: наливалось ещё граммов пятьдесят «отходной». Тётя Поля удовлетворённо крякала, вытирала губы ладонью и, наговаривая слова благодарности, уходила.

В детский дом Фаина Иосифовна приехала задолго до начала рабочего дня и сразу же пошла в каморку тёти Поли. Та уже была на ногах, готовила нехитрый завтрак из жареной картошки.

Всполошённо прижала руки к груди:

– Что-то случилось, девонька моя? На тебе лица нет!

– Случилось, Полина Григорьевна, – глаза Фаины Иосифовны налились влагой. – Алесь Штефлов попал в очень скверную историю, можно сказать, криминальную! Ему помочь надо. Вот я приехала посоветоваться: больше мне не с кем!

– Алеська? – переспросила тётя Поля.

– Алеська, Алеська, – подтвердила Фаина Иосифовна. – Большая беда с ним!

– Украл что-нибудь? – посуровела тётя Поля.

Воровство было самым распространённым преступлением среди воспитанников детского дома. И если кто попадался с поличным, то старались до суда дело не доводить: пропесочивали на пионерских сборах, комсомольских собраниях, педагогических советах; били строгим или насмешливым словом в стенной газете, наказывали внеочередной урочной работой на кухне, запрещали посещать разные культурные мероприятия; самой страшной карой для провинившегося считался «обет молчания», когда товарищи переставали с ним общаться (каково было ему, если никто не замечал и проходил мимо, как будто он не человек, а фонарный столб?).

– Кабы это, Полина Григорьевна! Да разве же Алеська на воровство способен?

– Да и то верно, – согласилась тётя Поля, – душа ангельская! А чегошеньки он натворил?

– Чурилова изувечил.

Тётя Поля сцепила в замок пальцы рук и затрясла ими.

– Как? А ну-ка, присаживайся, голуба моя, давай рассказывай!

Выслушав сбивчивый, не без глубоких грудных вздохов и прослезия, рассказ Фаины Иосифовны, тётя Поля разразилась бранью в адрес заведующего детским домом, в которой самыми пристойными можно было назвать только такие выражения, как «сволочь», «гадина», «кобелина бесхвостый», «мразь фашистская» и «пидор вонючий». Кому-кому, а уж ей-то было доподлинно известно, зачем эта похотливая скотина возит на свою дачу парнишек и девчонок! Управы на него нет! Да и где найти её, ежели в друзьях у Чурилова вся верхушка Лесогорска? В малиннике его пасутся – попробуй пожалуйся! Но всё, терпение её кончилось! Напишет она ба-а-ль-шое письмо своему генералу! Давно собиралась пожаловаться на те тёмные дела, которые вытворяются в детском доме, где хитрованное умыкание продуктов питания, государственного имущества да использование сиротского подневольного труда на огородах разных высокопоставленных чинодралов – ещё не самое страшное. От генерала просто так не отвертятся: он в Москве не последняя спица в колеснице! А Москва – это Москва!

Намерение тряхнуть перед генералом мусор, накопившийся в детском доме, вывело на мысль сказать и об Алесе – пусть озаботится судьбой парнишки! Может, в другой детский дом определиться поможет, ведь Чурилов ему теперь житья не даст!

А пока суть да дело – спрятать Алеську. Есть у неё старый фронтовой товарищ, лесничит на таёжном кордоне. Без семьи бедует с конем да собакой. Он парнишку примет с превеликой радостью. Это километров пятьдесят от города. На лесозаготовках. Искать в такой глуши кто будет? Ну, а доставить Алеську туда – тоже не морока, Катерину попросим! Она оттуда дрова возит.

Не теряя времени, женщины отправились на пункт приема лома черного металла. Всё складывалось как нельзя лучше: Катерина оказалась на месте, готовила свою «бандуру» к рейсу (вот бывает же так, Господь, наверное, перстом указывает – ведёт!) именно на лесосеку и не раньше, как утром следующего дня. Выслушав рассказ о случившемся с огольцом, которого знала, да и, как оказывается, даже прошлой ночью спасла от неминуемой гибели, она смачно выругалась и, конечно же, согласилась доставить его на кордон в полной целости и сохранности, с фронтовым клятвенным заверением не разглашать тайны. Катерина обещала подкатить к бараку часиков в семь утра.

Потом женщины поехали на квартиру Фаины Иосифовны. Тётя Поля не без слёз долго тискала Алеся в объятиях, дотошно выспрашивала, что да как было. И всё-таки, всё-таки не было ли «этого самого»? Такое нельзя скрывать! Удостоверившись, что «этого самого» не случилось, успокоилась. И похвалила Алеся за то, что смог сам за себя постоять.

Затем тётя Поля села за стол писать письмо генералу. И писала долго, почти