Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

и вынеся оправдательный приговор, они поступят по-христиански!

Законодательство, конечно же, рассматривает такие инциденты как злоупотребления и старается их предотвратить, насколько возможно скрывая от присяжных, какая кара ждет обвиняемого в случае осуждения. С этой целью оно запрещает адвокату подсудимого говорить присяжным о наказании, которое предусматривается за данное преступление. Этот хитроумный прием не только не достигает своей цели, но иногда дает и прямо противоположный результат. Не зная, какая преступника ждет кара, и опасаясь, что она может оказаться несоразмерной его преступлению, присяжные порой оправдывают обвиняемого, которого осудили бы, знай они, каково будет наказание. А когда присяжные, так сказать, попадаются в западню и кара оказывается куда суровее, чем они полагали, они могут отомстить в следующих делах. Мне известен по крайней мере один такой случай. Присяжные признали заключенного виновным в преступлении, которое сочли весьма незначительным, но по кодексу оно повлекло для осужденного семь лет каторжных работ! Присяжные были так ошеломлены и напуганы этим неожиданным следствием своего вердикта, что упорно, несмотря на самые убедительные доказательства, оправдывали всех остальных представших перед ними подсудимых.

Самый знаменитый пример оправдания при отсутствии каких-либо сомнений в виновности обвиняемого – это дело Веры Засулич, стрелявшей в генерала Трепова, градоначальника Санкт-Петербурга; но обстоятельства дела настолько исключительны, что вряд ли на них можно основать какие-то общие выводы. Мне довелось присутствовать на процессе и внимательно наблюдать за происходящим. Вера Засулич, молодая женщина, некоторое время участвовавшая в революционном движении, узнала о том, что молодого революционера Боголюбова, заключенного в петербургской тюрьме, выпороли по приказу генерала Трепова[15], и хотя она не знала потерпевшего лично, она решила отомстить за нанесенное тому унижение. С этой мыслью она явилась на прием якобы с целью подачи прошения и, оказавшись в присутствии градоначальника, выстрелила в него из револьвера. Рана была серьезной, но не смертельной. На суде основные факты не оспаривались, однако присяжные вынесли оправдательный приговор. Причиной столь неожиданного итога было, как я полагаю, отчасти желание устроить небольшую политическую демонстрацию, а отчасти сильное подозрение, что тюремные власти, выполняя приказы градоначальника, действовали наспех, не соблюдая предписанных законом утомительных формальностей. По правде сказать, один из тюремных чиновников, подвергнутый перекрестному допросу, произвел на меня и на всю общественность впечатление, будто он изворачивается, желая прикрыть начальство.

По окончании судебного разбирательства, которое адвокат подсудимой направлял так ловко, что, по слухам, сам император сказал, что там судили не Веру Засулич, а генерала Трепова, ко мне в состоянии сильного волнения обратился один видный российский журналист и сказал: «Разве это не великий день для дела политической свободы в России?» Я не мог согласиться с ним и рискнул предсказать, что больше мы никогда не увидим открытого рассмотрения политического дела присяжными в обычном суде. Прогноз мой подтвердился. С тех пор политические преступники представали перед особыми трибуналами без участия присяжных или дела их рассматривались «в административном порядке», то есть следственным образом, без обычного судебного разбирательства.

Действительные и мнимые недостатки нынешней системы обычно объясняются преобладанием крестьянского элемента среди присяжных; и это мнение, основанное на априорных рассуждениях, многим кажется слишком очевидным и не требующим проверки. Крестьянство во многих отношениях является самым невежественным сословием, и поэтому считается, что они хуже всех способны взвесить противоречивые свидетельства. Каким бы простым и убедительным ни казалось это рассуждение, на мой взгляд, оно ошибочно. Крестьяне действительно плохо образованны, однако они обладают большим запасом простого здравого смысла; и опыт доказывает – по крайней мере так мне говорили многие судьи и прокуроры, – что в большинстве случаев присяжные-крестьяне более надежны, чем заседатели из образованных классов. Следует, однако, признать, что у присяжных-крестьян есть некоторые особенности, и наблюдать за ними крайне любопытно.

Во-первых, присяжные из крестьян обычно действуют довольно патриархальным образом и не всегда ограничивают свое внимание доказательствами и доводами сторон, приводимыми в суде. Они выносят суждение так, как обычно это делают люди в повседневных делах, и наверняка на них сильно влияют те из присяжных, кто лично знаком с подсудимым. Если несколько заседателей знают, что это плохой человек, у него мало шансов на оправдание, даже если совокупность доказательств против него не слишком убедительна. Крестьяне не могут понять, почему известному негодяю следует позволить избежать наказания из-за небольшого изъяна в уликах или несоблюдения мелкой судебной формальности. Действительно, их представления об уголовном процессе в целом крайне примитивны. Общинный способ борьбы с преступниками ближе всего соответствовал их представлениям о правильно управляемом обществе. До недавнего времени «мир» – община – мог без официального суда отправить любого из своих непокорных членов в Сибирь. Такой скорый, неформальный порядок кажется крестьянам наилучшим. Им непонятно, почему человеку, о котором всем известно, что он преступник, позволяют «купить» себе адвоката для защиты, и они совершенно нечувствительны к краснобайству таких купленных защитников. Для многих из них, если можно верить случайно услышанным мною разговорам в суде и около, «купить» адвоката – это все равно что дать взятку судье.

Во-вторых, крестьяне, когда выступают в качестве присяжных, очень сурово относятся к преступлениям против собственности. К этому их побуждает простой инстинкт самозащиты. Фактически они постоянно находятся под угрозой со стороны воров и злоумышленников. Они живут в деревянных домах, которые легко поджечь; в их конюшни может вломиться даже ребенок; ночью деревню охраняет простой старик, который не может находиться в нескольких местах одновременно и наверняка где-нибудь задремлет; полиция появляется редко, разве что когда в самом деле совершено серьезное преступление. Несколько ловких конокрадов могут разорить немало семей, а поджигатель, желая отомстить врагу, может всю деревню пустить по миру. Эти и подобные соображения, как правило, настраивают крестьян крайне сурово по отношению к воровству, грабежу и поджогам; и государственный прокурор, желая добиться осуждения обвиняемого в одном из этих преступлений, старается заполучить такой состав присяжных, где широко представлен крестьянский класс.

Что касается мошенничества в различных формах, то крестьяне к нему гораздо снисходительнее – вероятно, потому, что в их сознании не очень четко проведена граница между честным и нечестным ведением коммерческих дел. Многие, например, убеждены, что в торговле не добьешься успеха, если хоть чуть-чуть не схитришь; следовательно, обман считается простительным проступком. Если полученные обманным путем деньги вернут владельцу, преступление считается полностью искупленным. Таким образом, если волостной старшина присваивает общинные деньги, но успевает вернуть их до того, как дело передается в суд, его неизменно оправдывают, а иногда даже и переизбирают!

Так же снисходительно крестьяне обычно относятся к преступлениям против личности, таким как нападения, жестокое обращение и тому подобное. Этот факт легко объяснить. Утонченная