Фрейд - Питер Гай

Остальное, как говорят, уже стало достоянием истории. В конце октября основатель психоанализа с восторгом писал Эйтингону о своей «дорогой принцессе, Мари Бонапарт», которой он посвящает по два часа ежедневно. Она была, отметил Фрейд, «совершенно выдающейся, больше чем просто женщиной наполовину мужского типа». Две недели спустя он уже мог сообщить Лафоргу: «…анализ принцессы идет превосходно, и, я думаю, она очень довольна своим пребыванием здесь». Психоанализ не излечил Мари от фригидности, но подарил ясную цель в жизни и по-отцовски заботливого друга, которого у нее никогда не было. Вернувшись в Париж, она принялась за организацию французского психоаналитического движения, прилежно посещая собрания и поддерживая психоанализ щедрыми пожертвованиями из своего немалого состояния. Неутомимая любительница дневников, Мари Бонапарт дословно записывала замечания Фрейда, сделанные в разговоре с ней, а затем принялась за статьи по психоанализу. Но самым приятным событием стала перемена ее отношений с мэтром – из пациентки она превратилась в верного друга и щедрого покровителя. Полностью доверяя основателю психоанализа, она отдала ему детские дневники, Bêtises, написанные на трех языках в возрасте от семи до девяти лет. Мари переписывалась с мэтром, приезжала так часто, как только могла, вносила залог за издательский дом Verlag, выпускавший литературу по психоанализу и всегда пребывавший на грани банкротства, присылала Фрейду в подарок артефакты и дарила ему любовь и преданность, уступающие по силе лишь любви и преданности его дочери Анны. Вне всяких сомнений, титулы были частью ее очарования, но восхищение Фрейда вызывали вовсе не они. Для основателя психоанализа Мари Бонапарт была совершенством.

Откровенность принцессы и Фрейда оказалась взаимной. Весной 1928 года, после того как Мари сообщила мэтру, что работает над проблемой связи бессознательного и времени, он рассказал ей о странном, повторяющемся сне, смысл которого не может понять уже много лет. Он стоял перед воротами Biergarten – пивного сада, которые подпирали какие-то статуи, и не мог ни войти внутрь, ни повернуть назад. Фрейд признался, что однажды, во время поездки в Падую с братом, не смог войти в грот за похожим проходом. По прошествии многих лет, вернувшись в этот город, он узнал место из своего сна и на этот раз заставил себя осмотреть грот. Теперь же, писал Фрейд, каждый раз, когда ему не удается разрешить какую-либо загадку, он снова видит этот сон. Время и пространство были теми ребусами, которые, к сожалению, мэтру пока не удалось разгадать. Однако он склонялся к мысли, что решение еще может быть найдено.

Цивилизация: человеческие трудности

«Папа что-то пишет», – сообщала Анна Фрейд в письме Лу Андреас-Саломе в начале июля 1929 года. В конце месяца основатель психоанализа, отдыхавший на летнем баварском курорте Берхтесгаден, подтвердил эту информацию. «Сегодня я написал последнее предложение, которое завершает работу, насколько это возможно здесь – без библиотеки. Она посвящена культуре, чувству вины, счастью и другим возвышенным вещам». Он только что закончил «Недовольство культурой». Фрейд отмечал, что в нем еще живет необходимость работать. «Что мне делать? – задавал он риторический вопрос. – Невозможно целый день курить и играть в карты; у меня уже не хватает выносливости для прогулок, а большая часть из того, что можно читать, мне неинтересна. Я писал и довольно приятно провел время».

Возможно, это и было приятным времяпрепровождением, но самому мэтру «Недовольство культурой» казалось не менее компрометирующим, чем «Будущее одной иллюзии»: «В процессе работы я заново открыл прописные истины». Маленькая книга, признался он Эрнесту Джонсу вскоре после ее публикации, состояла из чисто дилетантского фундамента, на котором возвышалось «заостренное аналитическое исследование». Разумеется, такой знаток его работ, как Джонс, не мог не заметить странный характер этого последнего произведения. Сам Фрейд даже не догадывался, что небольшая книжка станет одной из самых значительных его работ.

Подобно «Будущему одной иллюзии», ее преемница содержит ноту неуверенной надежды, хотя сия надежда стала еще слабее. «Недовольство культурой» – самая мрачная из работ Фрейда и в некоторых отношениях самая нерешительная. Основатель психоанализа постоянно жалуется на усиливающееся ощущение, что он объясняет людям вещи, которые они уже знают, что он впустую тратит бумагу и чернила, а в конечном счете время наборщиков и типографскую краску. Конечно, ни одна из главных идей «Недовольства культурой» не нова. Фрейд в общих чертах высказывал их в 90-х годах XIX столетия в письмах к Флиссу, затем кратко описал в статье «Культурная» сексуальная мораль и современная нервозность», вышедшей десятилетием позже, а также повторил в работе «Будущее одной иллюзии». Однако он никогда не анализировал их с такой яростной сосредоточенностью, как теперь, никогда так безжалостно не указывал на последствия своих идей. Изначально мэтр хотел дать очерку другое название. «Возможно, мою работу можно было бы назвать, – писал он Эйтингону в июле 1929 года, – если она вообще нуждается в названии, «Несчастье в культуре» – Das Unglück in der Kultur». Кроме того, прибавил основатель психоанализа, статья далась ему нелегко. В конце концов он все-таки выбрал Unbehagen – недовольство, неловкость, дискомфорт – вместо Unglück, но независимо от того, открыто ли мэтр высказывал свою мысль в названии или слегка смягчал некоторой уклончивостью, он подошел к человеческим несчастьям абсолютно серьезно. И как бы в подтверждение мысли Фрейда мир представил яркое свидетельство, насколько ужасными могут быть эти несчастья. Приблизительно за неделю до того, как основатель психоанализа отправил рукопись «Недовольства культурой» в издательство – 29 октября, в «черную пятницу», – произошел обвал на Нью-Йоркской фондовой бирже, отголоски которого быстро распространились по всему миру. Началась, как ее потом назовут, Великая депрессия.

Словно в подтверждение преемственности позиции Фрейда, применившего психоанализ к социуму и религии, «Недовольство культурой» начинается с размышлений о вере. Эта отправная точка, отмечает мэтр, была подсказана ему французским писателем Роменом Ролланом, лауреатом Нобелевской премии по литературе и неутомимым пацифистом. Фрейд и Роллан обменивались сердечными, исполненными взаимного восхищения письмами с 1923 года, и, когда четыре года спустя в свет вышла работа «Будущее одной иллюзии», основатель психоанализа отправил Роллану экземпляр. В ответ писатель выразил общее согласие с оценкой Фрейдом религии, но сомневался, действительно ли тому удалось найти истинный источник религиозного чувства, которое он называл особенным, глубоким и устойчивым. Существование этого чувства, которое, как предполагал мэтр, свойственно миллионам людей, подтвердили и другие. Это было ощущение вечности, чего-то безмерного. «Океаническое» чувство… Чисто субъективное и не гарантирующее личного бессмертия, оно служит источником религиозной энергии, которая постигнута разными конфессиями и направлена в определенные каналы. Фрейд, не находивший в себе этого чувства, прибег к обычной процедуре: проанализировал его. Вполне вероятно, полагал он, это остатки раннего ощущения «Я», относящегося к тому времени, когда младенец психологически еще не отделил себя от матери. Его ценность как объяснение религии основатель психоанализа считал более чем сомнительной.

Все это кажется неторопливым повторением работы «Будущее одной иллюзии». Но вскоре Фрейд демонстрирует, как данные рассуждения связаны с психоанализом культуры. Люди, утверждает он, несчастны: наши тела болеют и разрушаются, внешние природные силы грозят нас уничтожить, отношения с другими представителями рода Homo sapiens – источник страданий. Тем не менее все мы изо всех сил стараемся избежать этого несчастья. Уступая принципу удовольствия, мы ищем «мощные отвлечения, позволяющие нам не принимать близко к сердцу наши беды; замещающие удовлетворения, их смягчающие; опьяняющие вещества, делающие нас к ним нечувствительными»[272]. Одним из таких паллиативных средств является религия, причем ничуть не более, а во многих отношениях менее эффективным, чем другие.

Фрейд подчеркивал, что самое успешное (или, вернее, наименее бесполезное) из этих средств – работа, особенно свободно избранная профессиональная деятельность. «Никакая другая форма поведения не связывает отдельного человека так прочно с реальностью». По крайней мере, она «надежно включает его по меньшей мере в часть реальности, в человеческое сообщество». Не представлявший себе жизни без работы, Фрейд знал, о чем говорит. Однако, к сожалению, продолжает он, снова возвращаясь к «Будущему одной иллюзии», труд как путь к счастью не очень ценится людьми. Обычно они работают только по принуждению. И независимо от того, при помощи какого средства пытаются избежать своей участи – работы, любви, выпивки, безумия или наслаждения красотой, – в конечном счете их ждет неудача: «Жизнь, как она нам дана, слишком для нас тяжела, она приносит нам слишком много страданий, разочарований, неразрешимых проблем». И чтобы у читателей не осталось никаких сомнений, мэтр повторил свою мысль. Похоже, «намерения сделать человека счастливым план творения не предусматривал».