Фрейд - Питер Гай

Протез, сконструированный для Фрейда осенью 1923 года после операций по удалению раковой опухоли, никогда не был удобным. Шредеру удалось уменьшить длительность приступов боли и немного ослабить дискомфорт, но облегчение не было ни полным, ни постоянным. «Должен признаться, – писал Фрейд своей «дорогой Лу» летом 1931 года, – что испытывал множество неприятностей со своим протезом, что, как всегда, мешало моим интересам высшего порядка». Иногда основатель психоанализа, увлекшись делом, забывал о своих болезнях, но чаще они мешали работе. Во время пребывания в Берлине к нему приезжала Андреас-Саломе. Фрау Лу обратила внимание на то (и не могла этого забыть), что он попросил вести беседу дочь Анну. «Причина, – вспоминал мэтр впоследствии в письме к своей приятельнице, – заключалась в том, что своим поврежденным слухом я не мог разобрать вашу тихую речь, а также заметил, что и вам трудно понимать остатки моих способностей разговаривать. Несмотря на готовность смириться, это угнетает, и поэтому я молчал». Жестокая судьба для некогда искусного собеседника… С середины 20-х годов ХХ века об участии в международных психоаналитических конгрессах уже не могло быть и речи, и Фрейд тяжело переживал отсутствие стимулирующего общения. На любительских кадрах, снятых в 1928-м его американским пациентом Филиппом Лерманом, мэтр гуляет с дочерью Анной, играет с собакой, садится в поезд… Основатель психоанализа выглядит изможденным, явно постаревшим.

В конце этого года прошлое, которое он гнал от себя столько лет, внезапно напомнило о себе: умер Вильгельм Флисс, и в декабре его вдова написала Фрейду, попросив прислать последние письма мужа. Он не мог выполнить эту просьбу. «Память подсказывает мне, – сообщал мэтр, – что я уничтожил бо2льшую часть нашей переписки где-то после 1904 года». Впрочем, возможно, некоторые письма сохранились. Фрейд обещал фрау Флисс поискать их. Две недели спустя он написал ей, что поиски оказались безрезультатными. Пропали и другие письма, например от Шарко. Основатель психоанализа полагал, что все они уничтожены. Но просьба напомнила Фрейду о собственных письмах: «Без сомнения, я бы хотел узнать, что мои письма к вашему мужу, моему близкому другу на протяжении многих лет, также обрели судьбу, которая защитит их от последующего использования». Этот эпизод, который Фрейд никогда не комментировал, должен был вызвать у него неприятные воспоминания. Они вернутся к нему еще раз, еще менее приятные, 10 лет спустя.

В этот тревожный и мучительный период у Зигмунда Фрейда появилось неожиданное увлечение – собака породы чау-чау, Лин Юг. Уже пару лет он с удовольствием наблюдал за немецкой овчаркой по кличке Волк, которую купили для того, чтобы она охраняла Анну во время прогулок. Постепенно мэтр привязался к собаке не меньше, чем дочь. В апреле 1927 года, когда Анна путешествовала по Италии, Фрейд сообщал ей домашние новости, закончив телеграмму наилучшими пожеланиями от Волка и всей семьи. Теперь у него был свой питомец. Ему подарила собаку американка Дороти Берлингем, приехавшая в Вену в 1925 году. Мать четверых маленьких детей, она развелась с мужем, страдавшим маниакально-депрессивным психозом. В Вене миссис Берлингем проходила лечение психоанализом сначала у Теодора Рейка, а затем у самого Фрейда, а также подвергла анализу детей. Наблюдая за их сеансами, Дороти решила сделать детский психоанализ своей профессией. Вскоре она близко сошлась с Фрейдами, особенно с Анной – в итальянском путешествии 1927 года дочь мэтра сопровождала именно миссис Берлингем. Они обе, заверяла Анна отца, получали удовольствие от самой приятной и ничем не омраченной дружбы. Фрейд, очарованный Дороти, называл ее необыкновенно приятной американкой, несчастной и наивной.

Лучшего подарка нельзя было и представить: в июне мэтр писал Эйтингону, что у него «очаровательная китайская сучка, чау-чау, которая доставляет нам много радости». Лин Юг была не только забавой, но и ответственностью: хозяйка питомника, где приобрели чау-чау, Генриетта Брандес, прислала Фрейду подробные инструкции, как ухаживать за собакой. В конце июня она выражала удовольствие, что мэтр, как ей сообщили, подружился с ней. С тех пор Фрейд и собаки породы чау-чау стали неразлучными друзьями – особенно Жо Фи. Во время сеансов психоанализа она тихо сидела в ногах кушетки.

Пожалуй, все было не так уж мрачно. Мэтр продолжал практиковать и с немалым удовольствием наблюдал за успехами представителей молодого поколения – по крайней мере, некоторых. Его профессиональный круг стал похож на дружную семью. В 1927 году Марианна Ри, дочь давнего друга, коллеги и партнера по игре в тарок Оскара Ри, вышла замуж за историка, а впоследствии психоаналитика Эрнста Криса. В то время Марианна была студенткой медицинского факультета, и ее привлекала карьера детского психоаналитика[271]. В том же году Хайнц Хартманн, психиатр и психолог, который интересовался философией – и разбирался в ней, – опубликовал свою первую книгу «Основы психоанализа», предвосхитившую его последующий теоретический вклад в психологию «Оно». Дочь Фрейда Анна также продолжала укреплять свой авторитет в мире психоанализа. Взгляды на развитие ребенка, высказанные в 1927 году в ее первой книге «Введение в технику детского анализа», не совпадали со взглядами Мелани Кляйн и вызывали оживленные, а иногда и яростные дискуссии в психоаналитических кругах Вены и Лондона. Казалось, будущее психоанализа находится в надежных руках.

Да, на «великолепное развитие» дочери как психоаналитика Фрейд смотрел с нескрываемым удовольствием, но эмоциональное состояние Анны продолжало его беспокоить, в чем он сам признавался Лу Андреас-Саломе весной 1927 года. «Вы не поверите, насколько мал мой вклад в ее книгу; я всего лишь сократил ее полемику с Мелани Кляйн. Во всем остальном это абсолютно независимая работа». Однако… «В других отношениях я удовлетворен меньше. Поскольку бедному сердцу просто необходима привязанность, оно льнет к подругам, которые сменяют одна другую». Анне были нужны надежные товарищи, и Фрейд задавался вопросом, подойдет ли ей последняя близкая подруга, Дороти Берлингем, мать детей, которых дочь анализировала, больше, чем остальные. Он признавал, впрочем, что Анна прекрасно ладит с миссис Берлингем. Трехнедельные пасхальные каникулы, которые они вместе провели на итальянских озерах, пошли Анне на пользу. Но сомнения Фрейда не рассеивались. «Анна, – снова писал он своей «дражайшей Лу» в декабре, – великолепна и интеллектуально независима, но у нее нет сексуальной жизни». Возвращаясь к старой проблеме, он спрашивал: «Что она будет делать без отца?»

Кроме дочери, самым примечательным рекрутом Фрейда в 20-х годах ХХ века стала принцесса Мари Бонапарт – фонтан энергии, как однажды с восхищением отозвался о ней основатель психоанализа. Правнучка Люсьена, брата Наполеона, и жена принца Георга – младшего брата Константина I, короля Греции, который также был двоюродным братом короля Дании Христиана X, Мари была принцессой по нескольким линиям, но, несмотря на завидное богатство и родство с королевскими особами, ее всегда раздражали официальные мероприятия. Наделенная пытливым умом, не обращавшая внимания на буржуазные предрассудки и самостоятельная, в молодости Мари искала интеллектуального, эмоционального и эротического удовлетворения. Ждать всего этого от мужа она не могла – супруг разочаровал ее и в постели, и в беседе. Не получила она желаемого и от высокопоставленных любовников, среди которых были государственный деятель Аристид Бриан, несколько раз занимавший должность премьер-министра Франции, и психоаналитик Рудольф Левенштейн, блестящий практик и теоретик. В 1925 году, когда Рене Лафорг впервые рассказал Фрейду о греческой принцессе, она являлась добычей, как диагностировал Лафорг, явно выраженного невроза навязчивости, который, впрочем, не повлиял на ее ум, но несколько пошатнул общее равновесие психики. Мари Бонапарт хотела стать пациенткой Фрейда.

Если основателя психоанализа и впечатлили ее громкие титулы, он не подал виду. Он готов взяться за ее анализ, сообщил Фрейд Лафоргу, при условии, что Рене может «гарантировать серьезность ее намерений и ее личную порядочность», а также если она владеет немецким или английским языком, поскольку он больше не доверяет своему французскому. «Что касается остального, – прибавил Фрейд со сдержанностью истинного буржуа, – пациентка должна согласиться с теми же условиями, что и другие». Далее последовали деликатные дипломатические переговоры: Лафорг рекомендовал принцессу как серьезного, добросовестного, наделенного превосходным умом человека, настроенного на короткий двухмесячный анализ, по два часа в день. Мэтр колебался, но затем Мари Бонапарт, которой надоели посредники, написала ему сама, и к июлю все уладилось. 30 сентября 1925 года она написала Лафоргу из Вены: «Сегодня днем я видела Фрейда».