Фрейд - Питер Гай

В действительности книга «Будущее одной иллюзии» вызвала больше шума, чем был готов признать Фрейд, когда рядился в поношенные – и даже рваные – одежды человека, на которого никто не обращает внимания. Вырезка, которую прислал мэтру Петрикович, была перепечаткой статьи, впервые появившейся в газете New York Times в конце декабря 1927 года с сенсационными и вводящими в заблуждение заголовками: «РЕЛИГИЯ ОБРЕЧЕНА / УТВЕРЖДАЕТ ФРЕЙД / Он говорит, что настало время ей уступить место науке / ЕГО ПОСЛЕДОВАТЕЛИ РАЗОЧАРОВАНЫ / Новая книга основателя психоанализа вышла в свет и может вызвать раскол»[269]. Волнение, поднятое работой «Будущее одной иллюзии», здесь явно преувеличивалось… Тем не менее в апреле 1928 года Фрейд писал Эйтингону, что вызвал неудовольствие большинства. Он слышал «вокруг себя всевозможные приглушенные инсинуации». Серьезного раскола в ряды его учеников книга не внесла, но заставила некоторых нервничать. Как бы то ни было, религия оставалась чрезвычайно деликатным вопросом. «Тот факт, что Анна встретила сопротивление своему докладу в Берлине, – писал Эйтингон Фрейду в июне, – имел свою причину – статью «Будущее одной иллюзии», на которой строился доклад и которая вызывала и вызывает бурные чувства, даже если люди не отдают себе в этом отчета». Несмотря на все ошибки и искажения, корреспондент газеты New York Times в Вене уловил общую атмосферу.

Анализ религии Фрейдом – критики называли его нападением – неизбежно вызвал ответы и опровержения[270]. Возможно, самым цивилизованным из них, как и следовало ожидать, был ответ Пфистера «Иллюзия будущего», опубликованный в журнале Imago. Он оказался вежливым, обоснованным и в высшей степени дружелюбным. Пфистер отмечал, напрямую обращаясь к Фрейду, что написал статью «не против, а ради вас, поскольку всякий, кто присоединяется к психоанализу, сражается на вашей стороне». Основатель психоанализа прямо возражать статье, которую назвал мягким ответным ударом, не стал. В этом своем выпаде Пфистер поменялся ролями со старым другом, поскольку обвинил Фрейда, неисправимого пессимиста, в необоснованном оптимизме. Знания, утверждал Пфистер, не гарантируют прогресс. Наука, строгая и беспристрастная, никогда не сможет занять место религии. Она не в состоянии создавать моральные ценности или вдохновлять на нетленные произведения искусства.

Большинство откликов на статью мэтра не отличалось такой вежливостью. Раввин Натан Красс, обращаясь к своей общине в синагоге «Храм Эммануэл» на Пятой авеню в Нью-Йорке, избрал покровительственный тон эксперта, ставящего на место дилетанта: «В этой стране мы привыкли слышать, что мужчины и женщины рассуждают обо всем, потому что они добились успехов в одной области». В качестве примера Красс привел Эдисона, который «разбирается в электричестве» и поэтому находит слушателей для своих «высказываний по богословию». Потом он упомянул, что кого-то, «кто сделал себе имя в авиации» (естественно, раввин имел в виду Чарльза Линдберга, американского летчика, первым перелетевшего в одиночку Атлантический океан), «приглашают произносить речи обо всем на свете». Но мысль Красса нуждалась в пояснении: «Все восхищаются Фрейдом-психоаналитиком, но нет никакой причины, почему нам следует уважать его теологию».

Никаких документальных свидетельств, что Зигмунд Фрейд слышал критику Красса, не сохранилось, но подобных нападок было множество. Некоторые критики видели в анализе им религии симптом разрушительного релятивизма, уничтожающего мораль современного мира. Один анонимный комментатор, писавший в консервативном немецком ежемесячнике Süddeutsche Monatshefte, связал взгляд основателя психоанализа на религию с тем, что он довольно образно назвал «пансвинизмом», характерным для той эпохи. Совершенно предсказуемо «Будущее одной иллюзии» снабдило антисемитов в научном сообществе поводами, которым они несказанно обрадовались. Карл Кристиан Клемен, профессор этнологии в Боннском университете, воспринял появление работы Фрейда как возможность обрушиться на стремление психоанализа везде находить секс. «Это можно объяснить, – полагал этнолог, – специфическими кругами, из которых по большей части происходят его защитники и, возможно, также и пациенты». Другой видный немецкий профессор, Эмиль Абдерхальден, биолог и химик, осуждал еврея, который осмелился, не имея на то никакого права, судить о христианской вере. В той степени, в которой Фрейд знал о подобных оскорблениях, он относился к ним с презрением. Однако со своей стороны, более чем когда-либо убежденный, что его работы не соответствуют им же установленным стандартам, с грустью думал, что сам он уже не тот, что десять лет назад.

В те дни у Фрейда было не много поводов для радости, и меньше всего в его собственной жизни. В апреле 1928 года мэтр признался венгерскому психоаналитику Иштвану Холлосу, что ему не хочется иметь дело с пациентами, страдающими психозом: «Наконец я признался себе, что не люблю этих больных людей, что я сержусь на них за то, что они кажутся такими далекими от меня и от всего человеческого». Основатель психоанализа считал это странной разновидностью нетерпимости и с сожалением прибавлял: «С течением времени я утратил интерес, что явно неправильно аналитически». Тем не менее его интереса хватило на то, чтобы высказать предположения относительно своей неспособности к сочувствию. Может быть, это «следствие еще более очевидной поддержки главенства разума, враждебности в отношении «Оно»? Или что-то еще?»

Конечно, это было не самое подходящее время для заявлений о главенстве разума. Отвратительный спектакль политической демагогии и ненадежность мировой экономики все больше свидетельствовали в пользу иррациональности. Когда в том же апреле 1928-го Фриц Виттельс обратился к Фрейду за советом, принимать ли ему приглашение на чтение лекций и обучение психоаналитиков в Соединенных Штатах, мэтр порекомендовал ему соглашаться. «Вам известно о плохом экономическом положении в Вене и маловероятности скорых перемен». Похоже, он считал себя лично ответственным за ситуации, когда аналитикам приходилось искать себе пациентов в городе, и чем меньшее «персональное влияние» мог оказать в помощи «младшим друзьям», тем сильнее огорчался.

Нетрудно понять, что еще больше основателя психоанализа печалили его собственные проблемы со здоровьем – дискомфорт при еде и разговоре, боли. Страдал он не только физически, но и психологически. В июле 1928 года Фрейд выдал Эрнесту Джонсу «маленькую тайну, которая должна остаться тайной». Мэтр подумывал о том, чтобы расстаться с хирургом Гансом Пихлером, который так много сделал для него со времени первой операции осенью 1923-го. «В этом году я много настрадался от усилий Пихлера обеспечить меня более удобным протезом, но результат был крайне неудовлетворительным. Поэтому я наконец поддался давлению, которое оказывалось на меня с разных сторон, чтобы обратиться к кому-нибудь другому». Сам Пихлер признавался, что был в недоумении, но Фрейда мучила совесть: «Для меня это было не так просто, ведь, в конце концов, это расставание с человеком, благодаря которому моя жизнь уже продлилась на 4 года». Но ситуация стала критической. Записи доктора подтверждают правоту Фрейда. «Все плохо, – писал Пихлер 16 апреля. – Боль в задней части [рта], где на задней фарингеальной стенке обнаружены отек, раздражение и покраснение». Новый протез оказался неудобным. «Протезом [номер] 5 пользоваться невозможно, – отмечал Пихлер 24 апреля. – Слишком толстый и большой». Предыдущий протез, номер 4, писал он 7 мая, сдавливал ткани и сильно мешал языку, поэтому Фрейда убедили поискать спасения от «протезных страданий» в Берлине у знаменитого профессора Шредера. Впрочем, сначала тот направил в Вену своего ассистента, чтобы тот осмотрел протез, а в конце августа Фрейд поехал в Берлин для дальнейшей работы. Цель поездки держалась в строгой тайне. «Следует всем сказать, что я навещаю детей. Итак: осторожность!»

Обследование, лечение и корректировка протеза в Берлине – все это было очень неприятным, и страдания Фрейда лишь усиливали чувство вины по отношению к Пихлеру и сомнения в возможности сконструировать более удачный протез. Но Фрейду Шредер нравился. В приступе оптимизма основатель психоанализа писал брату, что доверился самым лучшим рукам. И словно для того, чтобы продемонстрировать, насколько улучшилось его самочувствие, как только позволило состояние, он взял двух пациентов для анализа. Чтобы максимально облегчить отцу жизнь, с Фрейдом поехала младшая дочь. «Анна, как всегда, великолепна, – писал он брату. – Без нее я бы тут совсем потерялся». Анна нанимала лодку, и они подолгу плавали по озеру в Тегеле, в северо-западном районе города. Сын Эрнст, который в то время жил в Берлине, был частым гостем Фрейда – наряду со старыми друзьями, такими как Шандор Ференци. В целом это «медицинское путешествие» дало мэтру основание для осторожного оптимизма, и оно оправдалось – новый протез, вопреки ожиданиям, оказался гораздо лучше тех, которые были у основателя психоанализа раньше.