Фрейд - Питер Гай

Он мог бы сказать больше. Назвав женщину «черным континентом», основатель психоанализа повторил старую банальность. Фольклор всех времен и народов о загадочности дочерей Евы намекает на фундаментальный, успешно подавленный страх перед женщиной, который с незапамятных времен ощущали мужчины. Фрейд подозревал об этом страхе. Когда Мари Бонапарт однажды заметила, что мужчина боится женщины, мэтр ответил: «Правильно делает!» В студенческие годы он восклицал, обращаясь к своему другу Эмилю Флюсу: «Как мудро поступают наши воспитатели, что так мало докучают прекрасному полу научными знаниями!» Женщины, убеждал он Флюса, «пришли в этот мир для чего-то лучшего, чем мудрость». Но Фрейд не удовлетворился просто признанием «черноты» континента под названием «женщина» – он стремился исследовать этот континент и составить его карту. Карта, которая получилась у мэтра, изобилует белыми, ничем не заполненными пятнами и во многом неверна, что доказали исследователи после его смерти. Но Фрейд пытался! Его твердый тон, возмущавший многих, его решительное заявление, что он лишен даже намека на тенденциозность, и его грубые нападки на феминистов – все это не пошло основателю психоанализа на пользу. Такое поведение отвлекало внимание от свежести его идей и предварительного характера его выводов. Фрейд полагал, что психоаналитики, склонные к феминизму, будут обвинять его в тенденциозности в пользу мужчин, тогда как сторонники могут обратить этот редукционизм против оппонентов. Такого рода агрессивное использование анализа, мудро заметил он, не приводит к решению. Зигмунд Фрейд отказывался признавать, что сам был достаточно агрессивен. Однако он не хотел тратить все свои силы на эту ограниченную, хотя и важную проблему. В конце 20-х годов ХХ столетия ему уже не терпелось двигаться дальше, позволить себе мучиться другими, еще более грандиозными загадками – загадками религии и культуры, которые заворожили его еще в детстве.

Глава одиннадцатая

Природа человека в действии

Против иллюзий

Для Фрейда значимость психоанализа – как при нахождении рядом с кушеткой, на которой лежал пациент, так и за письменным столом – была универсальной. Конечно, проведение анализа давало уникальную возможность вырабатывать и проверять свои гипотезы. Герметичная, высокопрофессиональная и практически невоспроизводимая, эта процедура всегда оставалась для основателя движения неиссякаемым источником информации, исходным пунктом многочисленных начинаний[258]. В отличие от психоаналитиков, которые пришли после него, он считал каждое из своих аналитических исследований таким же поучительным и таким же важным, как и все остальные. Однако искать корни цивилизации в скудном и носящем гипотетический характер материале – это совсем не то, что анализировать клинические данные. Но Фрейд не смущался и не чувствовал себя виноватым, когда с инструментами психоанализа вторгался в такие области, как искусство, политика или история древнейших времен. «Труд всей моей жизни, – подвел он итог в 1930 году, – был подчинен одной-единственной цели».

Незадолго до этого Фрейд проиллюстрировал свой вывод двумя очень популярными умозрительными очерками («Будущее одной иллюзии» – амбициозная и спорная работа 1927 года и «Недовольство культурой», не менее амбициозная и, если уж на то пошло, еще более спорная, вышедшая в 1930-м), однако, поддавшись своему мрачному настроению, он развенчал эти свои последние экскурсы в область культуры, обрушившись на них с безжалостной самокритикой. Основатель психоанализа назвал работу «Будущее одной иллюзии» ребяческой и слабой аналитически, неадекватной как признание. Подобного рода рассуждения, смесь «послеродовой» депрессии и суеверного оборонительного поведения, вошли у мэтра в привычку и не переставали удивлять его сторонников. Фрейд говорил нечто похожее несколько десятилетий назад, когда была издана книга «Толкование сновидений», а затем еще раз, признав «знакомую депрессию» после прочтения гранок «Я» и «Оно», но критика работы «Будущее одной иллюзии» была особенно яростной, на грани самобичевания. В октябре 1927 года, обещая отправить Эйтингону книгу, как только из типографии пришлют сигнальные экземпляры, Фрейд отмечал: «…аналитическое содержание работы очень слабое», да и в других отношениях она сто2ит не очень много.

Основатель психоанализа ощущал свой возраст и последствия рака. Протез причинял ему боль, а общее состояние ухудшалось из-за приступов стенокардии. В марте 1927 года к нему собирался приехать Арнольд Цвейг, и Фрейд заставил его немедленно выполнить обещание: «Не тяните слишком долго, мне скоро исполнится 71». В том же месяце, когда ему посоветовали отдохнуть в санатории, поскольку выглядит он неважно, мэтр жаловался Эйтингону: «Жить ради здоровья – это для меня невыносимо». Его теперь постоянно посещали мысли о смерти. Летом, приглашая Джеймса и Аликс Стрейчи присоединиться к другим его гостям в Земмеринге, Фрейд предупреждал их точно так же, как Цвейга: «Возможно, у нас будет не так уж много шансов для встречи».

Мэтр не любил выставлять напоказ свое нездоровье, но с некоторыми близкими друзьями позволял себе немного откровенности, отправляя им лаконичные бюллетени, оживляемые крупицами прежнего едкого юмора. Письма к Лу Андреас-Саломе – одни из самых нежных и трогательных в последние годы жизни – отражают его переменчивое здоровье и соответственно переменчивое настроение. Они теперь редко виделись: фрау Лу жила в Геттингене с постаревшим мужем и редко путешествовала, он не покидал окрестности Вены. Их дружба не увядала, потому что Фрейд уважал ум фрау Лу и наслаждался ее обществом – даже в письмах. Более того, Андреас-Саломе разделяла его великую любовь к Анне и была такой же мужественной, как ее любимый профессор. Она старалась не говорить о своей болезни, вынуждая Фрейда, профессионального исследователя тончайших намеков, догадываться о ее состоянии по отдельным фразам или молчанию. В мае 1927 года, отвечая на поздравление Лу Андреас-Саломе с семьдесят первым днем рождения, мэтр радовался, что она с мужем по-прежнему может наслаждаться солнцем. «Что касается меня, то я уже подвержен старческой брюзгливости, а глубокое разочарование сравнимо с ледяным дыханием луны, внутренним угасанием». Всю жизнь ему нравилось думать, что он сражается с иллюзиями. Ощущение внутреннего огня было частью его долгой войны против лжи, против лицемерия, против склонности принимать желаемое за действительное. Теперь Фрейд часто мерз, даже в теплую погоду.

Иногда, конечно, он мог сообщить, что держится молодцом, хотя это были редкие исключения, обычно обесценивавшиеся намеком на немощность. В декабре 1927 года письмо «дорогой Лу» мэтр начал с бодрого описания своего самочувствия, но тут же извинился, что не ответил на ее длинную «болтовню» раньше: «Я становлюсь необязательным и ленивым». Для человека, который всю жизнь гордился тем, что незамедлительно отвечает на письма, и который любую задержку со стороны корреспондентов расценивал как признак охлаждения, это был зловещий симптом. Осознание, что тело просто отказывается должным образом ему служить, набросило мрачную тень на восприятие Фрейдом своей статьи «Будущее одной иллюзии». Когда французский психоаналитик Рене Лафорг, один из немногих гостей основателя психоанализа в 20-х годах ХХ столетия, выразил ею свое восхищение, мэтр, несмотря на то что комплимент доставил ему удовольствие, воскликнул: «Это моя худшая книга!» Лафорг возразил, но Фрейд настаивал – это работа старика. Настоящий Зигмунд Фрейд был великим человеком, но он теперь мертв, и очень жаль, что Лафорг не был знаком с ним! Расстроенный, Лафорг спросил, что все это значит. «Утрачена способность проникновения в суть вещей» – «Die Durchschlagskraft ist verloren gegangen» – таков был ответ Фрейда.

Самобичевание Фрейда не может заслонить тот факт, что книга «Будущее одной иллюзии» была просто обязана появиться. «Я не знаю, предположили ли вы тайную связь между «Дилетантским анализом» и «Иллюзией», – несколько бесцеремонно писал он Пфистеру. – Во-первых, я хочу защитить анализ от врачей, а во-вторых, от священников». Однако предыстория «Будущего одной иллюзии» была гораздо длиннее и имела намного более личный характер. Фрейда подготовили к ней десятилетия принципиального атеизма и психоаналитического мышления в отношении религии. Он был последовательным воинствующим атеистом еще со школы, высмеивая Бога и религию, причем не щадил Бога и религию собственной семьи. «Для темных путей Бога, – писал Фрейд своему другу Зильберштейну летом 1873 года, когда ему было всего 17 лет, – еще никто не изобрел фонарь». Подобная неясность не делала божество более привлекательным для Фрейда или, если уж на то пошло, более правдоподобным. Когда он объяснял Зильберштейну, что нечестно подходить к религии только метафизически, без подтверждения со стороны чувств, поскольку религия обращается исключительно к чувствам, то предложил не серьезные размышления, а кулинарную шутку: «Даже отрицающий Бога, которому повезло родиться в терпимой и благочестивой семье, не в состоянии отказаться от праздника и кладет в рот новогоднее угощение. Можно сказать, что религия в умеренных дозах стимулирует пищеварение, но переедание опасно».