Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

считать себя счастливым человеком, потому что из всех жизненных вариантов судьба выбрала мне все-таки лучший».

Им оказался «Новый мир», куда А. Твардовский, формируя редколлегию, пригласил в заместители С. С. Смирнова, а тот, в свою очередь, по шапочному знакомству позвал К. на должность ответственного секретаря. Все произошло опять-таки вроде случайно, однако К. тем самым «попал в совершенно другой мир, где жили и работали совершенно другие, умные, смелые и даже непривычно свободомыслящие люди»[1466].

И этот круг непривычно свободомыслящих стал для него своим — настолько, что с изгнанием Твардовского из «Нового мира» в 1954-м и К. ушел из редакции, чтобы, поперемогавшись четыре года в газете «Советская Россия», в журналах «Октябрь», «Театральная жизнь» и «Москва», в 1958 году вновь вернуться в «Новый мир»: сначала заведующим отделом прозы, а с 1961 года заместителем главного редактора.

Высказываются о его деятельности на этом посту по-разному. А. Солженицын, например, неприязненно, да и некоторые другие авторы журнала тоже без большого энтузиазма: дул, говорят, на воду, осторожничал, предостерегал Твардовского от решений, казавшихся опрометчивыми.

Так оно, вероятно, и было, однако в слаженном редакционном ансамбле у всех свои роли. Почти не выступая в роли критика и журнального идеолога, К. уступил полномочия комиссара при главном редакторе сначала А. Дементьеву, затем В. Лакшину, а на себя принял обязанности самые малоприятные: вести делопроизводство и изматывающие переговоры с чиновниками из ЦК, с боем пробивать сквозь цензуру каждую неординарную публикацию. Так что если кто-то подталкивал А. Твардовского: «Дальше, дальше, дальше», — то кто-то должен был и притормаживать: чтобы книжки в бледно-голубых обложках, пусть и с катастрофическим запозданием, все-таки приходили к подписчикам.

И в редакции это ценили. Как ценили и трудолюбие К., и его безусловную порядочность, и его верность журналу, на десять дет ставшему для К. центром вселенной.

А в феврале 1970 года все это рухнуло — В. Лакшина, И. Виноградова, И. Саца и К. выставили за дверь в надежде на то, что с потерей ближайших сотрудников и Твардовский этой дверью хлопнет.

Так оно и произошло. Причем писательские власти могли бы, конечно, вообще выбросить К. с волчьим билетом, но нет же, проявили миролюбие, предложив стать с прежним окладом жалованья консультантом в малозаметном журнале «Советская литература (на иностранных языках)», то есть предложив должность, обеспечивающую пропитание, но не предусматривающую возможность хоть сколько-нибудь активно участвовать в литературной жизни.

Ему было всего 50 лет, но жизнь повернула уже к закату. К. изредка печатался как критик и мемуарист, выпустил монографию о Твардовском (1978), был принят наконец в Союз писателей (1979), подготовил к изданию еще две книги, и опять-таки о Твардовском. А главное — привел в порядок свои новомирские дневники, ставшие памятником и легендарному журналу, и ему самому.

Этими дневниками К. и запомнился.

Соч.: Александр Твардовский: Поэзия и личность. М.: Худож. лит., 1978; Александр Твардовский. М.: Худож. лит., 1985; Призвание: Портреты. Воспоминания. Полемика. М.: Сов. писатель, 1987; «Ровесник любому поколению…»: Док. повесть об А. Твардовском. М.: Современник, 1987; Новомирский дневник. 1967–1970. М.: Сов. писатель, 1991; То же. М.: Собрание, 2011; Нас волокло время // Знамя. 2001. № 3.

Конецкий Виктор Викторович (1929–2002)

До 28 лет К. прожил Штейнбергом, пока в 1957 году не сменил фамилию отца, давным-давно, еще в 1931-м, оставившего семью, на фамилию матери. Годом раньше, 9 февраля 1956-го, его старший брат Олег тоже отказался от отцовской фамилии, став по бабушке Базуновым.

К этой семейной травме К. предпочитал не возвращаться, как гнал он от себя воспоминания о тяготах блокадной зимы в Ленинграде и эвакуации в Киргизию, а потом в Омск. Жизнь с чистого листа началась только тогда, когда он, с детства вообще-то мечтавший стать художником, закончил сначала подготовительное (1945–1948), затем Первое высшее Балтийское военно-морское училище (1948–1952).

Выпустился лейтенантом: кортик, фуражка с «крабом», штурманские обязанности на аварийно-спасательных судах Северного флота. И в кармане партбилет, конечно, — рядом с иконкой Николы Морского, которую мать заботливо подшила в подкладку кителя[1467]. О том, хочет ли он стать коммунистом, не спрашивали. Вернее, спросили, но как? Выстроили курсантов на плацу: «Кто хочет быть членом Коммунистической партии Советского Союза? Шаг вперед!» И молодой моряк шагнул вместе со всей ротой[1468].

Служить ему предстояло, впрочем, недолго. Уже в марте 1955-го К., тогда еще Штейнберга, по медицинским показаниям списали в запас, так что летом того же года МРС-823 (малое рыболовное судно) он по Северному морскому пути из Петрозаводска в Петропавловск-Камчатский проводил уже как гражданское лицо. Да и вообще от морей-океанов почти на десять лет отошел к литературе: занимался в ЛИТО при издательстве «Советский писатель», стал печататься в альманахе «Молодой Ленинград» (1956) и в журнале «Звезда» (1956. № 5), отписался, как это и подобало тогда начинающим литераторам, очерками после командировок на строительство Братской ГЭС и в Забайкалье, получил от В. Пановой, Л. Рахманова и М. Светлова рекомендации в Союз писателей (1958). И книжки пошли одна за другой — «Сквозняк» (1957), «Камни под водой» (1959), «Завтрашние заботы» (1961), «Если позовет товарищ» (1961), «Луна днем» (1963).

Это неплохие книги, сразу же замеченные, а фильмы «Полосатый рейс» (1961)[1469], «Путь к причалу» (1962), «Тридцать три» (1965), где К. был одним из сценаристов, и вовсе стали культовыми. Так что грех жаловаться. К. дружит с В. Аксеновым и Ю. Казаковым, Г. Данелией и А. Каплером, В. Шкловским и Б. Ахмадулиной, впадает, как опять-таки подобало тогда молодым писателям, в скандальные запои[1470], да и в Союзе писателей он, — по воспоминаниям Вал. Попова, — «сразу занял место самого отчаянного, самого резкого, самого неуправляемого»[1471].

Но душа просит иного, и с 1964 по 1986 год К. снова и снова бороздит моря-океаны: то как журналист, то, еще чаще, как штурман, помощник капитана или его дублер. И новые его книги, часть которых со временем будет собрана в монументальный роман-странствие «За Доброй Надеждой», перечитываешь с завистью. Шутка ли, четырнадцать раз пройти Севморпутем, трижды обогнуть земной шар, побывать в десятках чужих портов, причем не в качестве вольноотпущенника, вырвавшего загранкомандировку или туристическую путевку у Союза писателей, а в роли свободного, «белого», как тогда выражались, человека!

Можно было не зависеть от запаздывавших гонораров. И в литературе сохранять, — по словам Г. Елина, — «завидную независимость», так как «писательская организация не шибко докучала ему говорильней и оргмероприятиями (круглый год их член пропадал в море)»[1472]. Хотя взглядов своих строптивый К. никогда не скрывал, и — всего один из трех питерских литераторов — отправил письмо в президиум IV съезда писателей (1967), предложив «добиться запрещения