Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

class="a">[1446], предпринимает усилия для того, чтобы автор понятых им как классические работ о Достоевском и Рабле смог перебраться в столицу.

Конечно, в этой похожей на войсковую операцию деятельности по признанию М. Бахтина он был отнюдь не одинок. И, конечно, — вспоминают современники, — действовал К., «как тараном пользуясь авторитетом своего тестя В. В. Ермилова» — отставного, но по-прежнему влиятельного сталинского вельможи. Тем не менее будем справедливы: «То, что Бахтин наконец выплыл, — заслуга Вадима Валериановича Кожинова» (Н. Любимов)[1447]; «В открытии Бахтина роль Вадима, я бы сказал, историческая. Он вернул Бахтина миру» (С. Бочаров)[1448]; «Не будь Вадима, не было бы Бахтина или, точнее, бахтинизма» (Д. Урнов)[1449].

И примерно тогда же — то ли, — как намекает К., — разговоры с М. Бахтиным свою роль сыграли, то ли оно само собою так совпало — К. навсегда прощается с близкими ему либеральными идеями[1450]. С. Бочаров запомнил даже точную дату: 13 июля 1963 года при встрече на ВДНХ «Вадим объявил, что нация, национальная проблема — это проблема номер один»[1451].

А дальше… Дальше будто все ходы кем-то заранее записаны. Стоило озаботиться национальной проблемой, и неприятие советской власти сменяется ее поддержкой, ибо, — пересказывает А. Суконик свои беседы с К., —

настоящая марксистская советская власть у нас переродилась во что-то сугубо русское — какой, мол, коммунист Никита Хрущев? Он русский мужик, дорвавшийся до власти, эдакий российский новоявленный царь, вот и всё, а настоящие (то есть по-настоящему ненавистные) коммунисты все на Западе[1452].

И плюс к принципиальному антизападничеству в кожиновской повестке дня появляется антисемитизм — нет, конечно, не пошло зоологический, что называется, «по крови»[1453], а головной, измышленный[1454], выстраивающий еврейское противостояние русскому народу еще со времен Хазарского каганата.

Ну, про хазарское иго, до сих пор нависающее над Россией, он будет много писать значительно позже, уже в 1980–1990-е годы. А пока начнется со стихов, и здесь надо бы помнить, что рекомендацию в Союз писателей (1965) ему дал Б. Слуцкий[1455], а А. Межиров в статье «Всего опасней полузнанья» (1966) был К. представлен как «крупнейший лирический поэт наших дней».

Однако новые взгляды — и эстетические вкусы тоже новые. Во всяком случае, в нашумевшей кожиновской антологии «Страницы современной лирики» (1980, 1983) ни одного поэта с сомнительной родословной уже нет. В «списке К.» теперь 12 апостолов: А. Прасолов, Н. Рубцов, Вл. Соколов, А. Жигулин, Г. Горбовский, Ст. Куняев, А. Передреев, В. Казанцев, А. Решетов, О. Чухонцев, Э. Балашов, Ю. Кузнецов, осознанные как «русская партия» внутри современной поэзии.

Комментировать этот перечень, в который позднее войдет еще Н. Тряпкин, нет нужды, как нет необходимости говорить о разнокалиберности и о несхожести этих поэтов друг с другом. Важнее отметить, что К. едва ли не первым осуществил в критике сугубо личный проект создания собственного канона и первым использовал для реализации этого проекта то, что он сам назвал «волевым воздействием», заменяя традиционные литературно-критические аргументы беспроигрышными формулами типа «всем уже совершенно ясно…», «нет необходимости доказывать…», «со мною наверняка согласятся…».

Эта техника внушения и вдалбливания, хорошо знакомая пиарщикам и маркетологам, пошла в ход и позднее, в 1980–1990-е годы, когда К. к литературе решительно охладел и занят был уже по преимуществу тем, что и на материале истории, и на материале современности доказывал необходимость самовластья и прелести кнута. Например, реабилитировал оклеветанное черносотенство. Или, уже как «антикоммунист с большим стажем», объяснял, что «в нынешних условиях, — никуда не денешься, — получается, что КПСС — одна из опор страны».

Получалось по-разному. На выборах в народные депутаты СССР, несмотря на поддержку И. Глазунова, В. Белова и В. Распутина, его все-таки прокатили, отдав предпочтение знатному строителю, Герою Социалистического Труда и будущему лидеру Демократической партии Н. Травкину. Люди либерального склада от споров с К. уже уклонялись. Зато в рядах его почитателей убыли нет, и К. по-прежнему издают и переиздают, называют выдающимся мыслителем и — процитируем название посвященного ему сборника — «великим русским».

Соч.: Тютчев. М.: Молодая гвардия, 1988, 2009 (Жизнь замечательных людей); Великая война России. М.: Эксмо, 2005; Правда «Черной сотни». М.: Эксмо, 2006; Грех и святость русской истории. М.: Эксмо, Яуза, 2010; Коренные различия России и Запада: Идея против закона. М.: Алгоритм, 2014.

Лит.: «Неосторожный и необходимый» // Наш современник. 2002. № 1; Вадим Кожинов в интервью, беседах, диалогах и воспоминаниях современников. М.: Алгоритм, 2005; Вадим Кожинов: Сто рассказов о великом русском. М.: Алгоритм, 2012; Чупринин С. Критика — это критики. С. 208–224; Огрызко В. Ценители и ниспровергатели писателей. М.: Лит. Россия, 2017. С. 3–35; Куняев С. Вадим Кожинов // Наш современник. 2019. № 1–7, 9, 11; 2020. № 1–5, 7–11; 2021. № 1–3, 5–7.

Козовой Вадим Маркович (1937–1999)

Шестидесятником, которому глаза на все происходящее раскрыл только XX съезд, К. никак не назовешь. Поступив в 1954 году на исторический факультет МГУ, он уже тогда, — по собственному признанию, — почувствовал себя «отпетым антисоветчиком»… и на первом же курсе принялся учить польский язык. Потому что, — продолжим цитату из воспоминаний К., —

для определенной части интеллигенции в Советском Союзе Польша с 1955–1956 гг. служила мостом в Европу, в европейскую культуру — начиная с культуры самой отвлеченной, культуры идей и вплоть до политической культуры. То, что было запрещено или не допускалось советской цензурой, доходило до нас в Москве через Польшу, через польские книги, журналы, кино и театр.

Только читать ему, однако же, было мало. Поэтому на втором курсе К. сближается с молодыми преподавателями и аспирантами, которых, — говорит его подельник М. Чешков, — «объединяло критическое отношение к нашему общественному строю»[1456]. Началось, как водится, с опасных разговоров, с обмена труднодоступными книгами, с сочинения возмутительных рефератов и программ. А кончилось тем, что группа из девяти смутьянов, где лидером был аспирант и секретарь истфаковского комитета комсомола Л. Краснопевцев, назвала себя Союзом патриотов и приступила к практическим действиям.

Успели они, правда, всего лишь одно — в июле 1957 года, когда в Москве бушевал как раз молодежный фестиваль, разбросали по жилым домам на Ленгорах 300 листовок с требованиями последовательной десталинизации, гласного суда над сообщниками тирана и прекращения политических преследований. Их, понятное дело, повязали, и первым, еще 12 августа, арестовали К., перешедшего к тому времени на четвертый курс. Дальнейшее тоже понятно: следственный изолятор на Лубянке, допрос за допросом и суд, 12 февраля 1958 года приговоривший молодых историков к солидным срокам заключения[1457], а К. отправивший в Потьму (ИТЛ ЖК-385 л/о № 11).

Из восьми положенных лет он оттрубил шесть, и годы эти не прошли напрасно. К. писал стихи, с фанатическим упорством