Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

ВНИИ искусствознания (1960–1968), читаются лекции по всей стране — от Львова до Владивостока, бонусом становятся первые поездки в ГДР (1964, 1965). И книги пишутся — за заказной брошюрой «Ярослав Гашек и его бравый солдат Швейк» (1957), после которой К. по рекомендациям Е. Книпович, А. Марьямова и А. Салынского принимают в Союз писателей (1959), следует сборник статей о зарубежной литературе «Сердце всегда слева» (1960)[1484], монографические очерки «„Фауст“ Гёте» (1962), «Леонгард Франк» (1965), биография Б. Брехта для серии «Жизнь замечательных людей» (1966).

Жизнь, словом, на подъеме — в полном единомыслии с женой Р. Орловой, специалистом по американской литературе, с друзьями, которых всегда полон дом. И взгляды их меняются тоже купно — от порожденных XX съездом надежд на воскрешение пресловутых ленинских норм до освобождения, — как говорил К., — «от слепого доверия к старым доктринам и от власти идеологических табу».

А освободившись, К. не мог не действовать. Он втянулся в изматывающую борьбу за И. Бродского, собирал подписи в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, отправил IV съезду писателей заявление с протестом против всевластия цензуры, вступался за всех, кому грозил карающий меч режима. И наконец, — прибавляет друг и сосед Вл. Корнилов, —

он знакомил западных общественных деятелей и писателей, журналистов и телевизионщиков с русскими диссидентами и писателями, и благодаря этим связям на Запад уходили рукописи, правозащитные письма, а с Запада приходила помощь арестованным диссидентам[1485].

Из квартиры на первом этаже писательского кооператива по Красноармейской улице пришлось перебраться (понятные злоумышленники слишком часто били стекла) в меньшую на другом этаже соседнего дома. Но и она, нельзя не согласиться с надсмотрщиками из ГБ, стала подлинным гнездом для антисоветчиков всех мастей. Здесь пригревали обездоленных, сочиняли и готовили к передаче на Запад правозащитные документы, записывали интервью с зарубежными корреспондентами, распределяли, случалось, посылки с гуманитарной помощью для тех, кого власть лишила возможности работать.

Вы, — раздраженно писала своим друзьям Л. Чуковская, — живете, как на вокзале — шум, непрерывное движение, спешка. Мелькают лица — друзья, знакомые, вовсе не знакомые. Не понимаю, как вы можете работать? <…> Вы бы повесили на входных дверях объявление-просьбу, чтобы не звонили до пяти. Но сегодня у вас гостья из Саратова, вчера гость из Тбилиси, завтра прилетят из Америки… Нет, литератор не имеет права так жить[1486].

Может быть и не имеет, но Копелевы жили именно так. Поэтому К. в мае 1968 года сначала изгнали из партии, сразу же уволили из ВНИИ искусствознания, а в 1977-м, уже после выхода мемуаров «Хранить вечно» и других книг в западных издательствах, исключили и из Союза писателей.

Надо было, конечно, эмигрировать, но Копелевы еще три года сопротивлялись нажиму властей, пока 12 ноября 1980 года все-таки не вылетели из Москвы во Франкфурт-на-Майне и всего через два месяца, 12 января 1981 года, не были лишены гражданства СССР.

Жизнь определилась — время преподавать в германских университетах, выступать перед массовыми аудиториями, вести масштабный Вуппертальский проект, посвященный многовековым русско-немецким культурным связям, и — это, наверное, главное — писать книги. Даже неприязненно настроенный к нашему герою В. Войнович и тот вынужден был признать, что имя К. в Германии знали решительно все и что он воспринимался немцами и как публичное лицо эмиграции, и как один из главных борцов за права человека.

В Кельне, где он скончался, созданы музей и фонд К. Но похоронен он все-таки на Донском кладбище в Москве, а его книги переиздаются как на русском, так и на немецком языках.

Соч.: Хранить вечно. М.: Вся Москва, 1990; То же: В 2 т. М.: Терра — Книжный клуб, 2004; Мы жили в Москве. 1956–1980 / В соавт. с Р. Орловой. М.: Книга, 1990; Святой доктор Федор Петрович. СПб.: Петро-РИФ, 1993; Мы жили в Кельне. М.: Фортуна Лимитед, 2003; И сотворил себе кумира. Харьков: Права людини, 2010; Утоли моя печали. М.: Слово/Slovo, 1991; То же. М.: Новая газета, 2011; Бёлль Г. — Копелев Л. Почему мы стреляли друг в друга? М.: Владимир Даль, 2015; Бёлль Г. — Копелев Л. Переписка. 1962–1982. Б. м.: Libra, 2017.

Лит.: Корнилов Вл. Бурная и парадоксальная жизнь Льва Копелева // Лехаим. 2001. № 9; Майер Р. Лев Копелев: гуманист и гражданин мира. М.: Молодая гвардия, 2022. (Жизнь замечательных людей).

Коржавин Наум Моисеевич (Мандель Нехемье Моисеевич) (1925–2018)

В молодости К. (тогда еще, конечно, Мандель и для своих навсегда не Наум, а Эмка) то ли казался, то ли на самом деле был человеком не от мира сего.

Освобожденный от службы в армии по причине сильной близорукости, «он, — как вспоминает Н. Старшинов, — появился в 1944 году в литературном объединении при „Молодой гвардии“, возбужденный, постоянно читающий стихи и в аудиториях, и в коридорах, и на улице, совсем еще мальчишка»[1487].

И стихи эти — с политической точки зрения — были сомнительными. Можно даже сказать, вызывающе сомнительными: о репрессиях 37-го года, о Сталине и Пастернаке, — так что однажды, — продолжим цитировать мемуары Н. Старшинова, — К. вызвали на Лубянку и сказали «очень мягко: — Вы — талантливый и откровенный человек. Но лучше сейчас эти стихи не читать. Не надо». И более того: уже «через несколько дней Эмка уже был „как денди лондонский одет“. Литфонд бесплатно выдал ему новенький костюм, ботинки, рубашку и пальто. Его немедленно приняли в Литературный институт…»[1488].

К. вроде бы все понял. И даже написал сгоряча трогательный стишок про то, что в час, когда ему потребуется помощь, он обратится именно к этим добросердечным людям: «Я приползу на красную Лубянку / К готическому зданию ЧК». Но уняться, однако же, он и в институте не унялся: писал, как пишется, и читал повсюду, что пишется, поэтому, — говорит К. спустя десятилетия, —

что же мне было делать? Писать стихи и никому их не читать? Это противоестественно. Я не раз решал так себя вести, но из этого ничего не выходило. Радикальным решением было бы их не писать. Но тогда бы меня, такого, как я есть и должен был бы стать, не было бы вообще. Альтернативой тому, что некоторым кажется героизмом, было самоубийство[1489].

Тут уж терпение властей лопнуло, и в ночь на 21 декабря 1947 года третьекурсника К. взяли. Восемь месяцев в изоляторе МГБ, психиатрическая экспертиза в Институте имени Сербского, приговор ОСО и… нет, все-таки не лесоповал, не лагерь, а только лишь высылка в Сибирь, где он много читал, сумел со временем даже закончить горный техникум в Караганде, сблизился с такими же ссыльными Ю. Айхенвальдом,