Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

время, — как сказал другой поэт, — удивительно мощного эха, так что знатоками были замечены и озорное армейское стихотворение в московском ежегоднике «День поэзии» (1956), и подборка, попавшая в один номер «Знамени» с циклом Б. Пастернака «Новые строки» (1956. № 9), и, конечно, повесть в стихах «Шофер», увидевшая свет на страницах альманаха «Тарусские страницы» (1961).

И уже тогда, на рубеже 1950–1960-х, — вспоминает Н. Королева, — «мы, ленинградцы, называли его имя третьим в когорте — Слуцкий, Самойлов, Корнилов, Окуджава»[1500], а К. Чуковский веско сказал: «Самые лучшие современные стихи пишет сегодня Владимир Корнилов»[1501]. Вот и А. Ахматова, едва вышла первая корниловская книга «Пристань» (1964)[1502], написала, рекомендуя автора в Союз писателей, обязывающие слова:

Не только книга стихов «Пристань», но упорная и живая работа при сильном и своеобразном даровании — я имею в виду яркий и гибкий стих, талант точной и выразительной обрисовки современных характеров, а также настойчивые и плодотворные поиски путей освоения современной разговорной речи (это — одна из первостепенных задач русского стиха) дает право В. Н. Корнилову встать в ряды Союза советских писателей. Своя интонация и свой путь в поэзии — явления совсем не такие уж частые[1503].

В Союз писателей К. приняли, давали зарабатывать переводами, однако собственные стихи печатали по-прежнему со скрипом, с мучениями, и книга «Возраст» (1967) оказалась в его биографии последней из пропущенных советской цензурой. Причина, конечно, в стихах — прямодушных, по своему смыслу и строю простых, может быть на иной взгляд даже простоватых, лишенных метафизического измерения, но сильных своим бескомпромиссно гуманистическим зарядом. Была, впрочем, и еще одна причина — гражданское поведение К. Начиная с процесса А. Синявского и Ю. Даниэля он взял своим правилом заступничество за всех, кто травим и гоним: подписал коллективное обращение к IV съезду писателей с поддержкой солженицынского протеста против цензуры, требовал пересмотреть приговор Ю. Галанскову и А. Гинзбургу, призывал глав мировых государств и правительств защитить академика А. Сахарова, а свои стихи пустил в самиздат, и, — говорит в блогосфере А. Даниэль, — поэма «Заполночь» «была, кажется, одним из самых популярных самиздатских текстов из числа тех, что принадлежали перу современных авторов».

Итог очевиден: высочайшая нравственная репутация К. в глазах всех, кто его знал и читал. «Чист, горяч, талантлив» (Л. Чуковская); «Впечатление подлинности каждого слова» (К. Чуковский)[1504]; «Он берет все в лоб, обычно это худо, но ему удается» (А. Ахматова)[1505]; «Всякий раз, когда мне бывало плохо, Володя оказывался рядом. Его не надо было звать: он появлялся сам» (Б. Сарнов)[1506]; «Володя был из тех редких людей, внутренне абсолютная честность которых не допускала никогда никакого нравственного колебания» (Е. Боннэр).

Власть реагировала соответственно: не только стихи, но уже и проза оставались в столе, а когда он повесть «Девочки и дамочки» напечатал в «Гранях» (1974. № 94), повесть «Без рук, без ног» в максимовском «Континенте» (1974. № 1; 1975. № 2), издал за границей роман «Демобилизация» (1976) да вдобавок еще и вошел в советскую секцию «Международной амнистии», стал по рекомендации Г. Бёлля членом Международного ПЕН-клуба (1975), К. в марте 1977 года исключили из Союза писателей, а из печатного пространства вытолкнули.

Лишили бы, конечно, и советского гражданства. Но он заявления на выезд не подал: «Страна наша тяжело больна, а за больного ребенка испытываешь бóльшую ответственность, чем за здорового…»[1507] Вот и пришлось маяться немотой и нищетой еще больше десяти лет, пока вновь не пошли публикации и на родине: книги стихов «Музыка для себя» (1988), «Надежда» (1988), «Польза впечатлений» (1989), «Избранное» (1991), «Стихотворения» (1995), «Суета сует» (1999). А с ними собранная из отдельных очерков прекрасная книга о русской поэзии «Покуда над стихами плачут…» (1997) и, конечно же, вернувшаяся в Россию проза.

Ее, речь о прозе, приняли хорошо, однако исторический момент, которым она была рождена, уже отошел в прошлое, так что… Хорошо, но без особого воодушевления.

Не одного К. участь. Но за него как-то особенно обидно.

Соч.: Собр. соч.: В 2 т. М.: Хроникер, 2004; «Покуда над стихами плачут…»: Книга о русской лирике. М.: Время, 2008.

Лит.: Рассадин С. Пленник времени // Знамя. 1989. № 5; Симонов А. Корниловский мятеж совести // Новая газета. 2002. 21 января.

Косарева Нина Сергеевна (1924–?)

В историю К. вошла исключительно благодаря воспитательной беседе, которую она как первый секретарь Дзержинского райкома КПСС провела с Иосифом Бродским в декабре 1963 года, то есть незадолго до его ареста. Значения этой встрече она не придала, да и разговор с каким-то тунеядцем вряд ли отнял много времени, тогда как жизнь собеседницы поэта оказалась длинной.

И вот основные вехи: педучилище и работа школьным физруком в дни войны, затем Институт физкультуры имени Лесгафта в Ленинграде, и «вдруг, — вспоминает К., — в феврале 1951 года меня избирают секретарем Октябрьского райкома комсомола, сначала вторым секретарем по идеологии, спустя год — первым»[1508]. И дальше, дальше: секретарь горкома, потом обкома ВЛКСМ, пока в 1958 году судьба не совершает неожиданный вольт, и наша комсомолка, спортсменка, красавица неожиданно для себя становится главным редактором пионерского журнала «Костер».

Свидетельств о том, каким она была редактором, у нас нет, но первые контакты с литературной средой завязались, да и начальство, надо полагать, было К. довольно. Во всяком случае, ее вскоре — и опять-таки «вдруг» — перебрасывают на ответственную партийную работу: второй (с ноября 1960-го), затем (с мая 1962-го) первый секретарь Дзержинского райкома партии. И, — продолжает вспоминать Нина Сергеевна, — «произошло это не без согласия секретарей Союза писателей, с ними советовались, и они поддержали предложение. Теперь я уже „сверху“ „руководила“ Союзом».

Слово «руководила» при публикации косаревского мемуара взято в иронические кавычки, и зря, думается: руководила она наверняка по-настоящему. И даже делилась накопленным опытом, сообщая в «Известиях», что,

к сожалению, и мы, партийные работники, не научились еще всегда и во всем учитывать специфику творческих союзов, заниматься глубокой и вдумчивой индивидуальной работой с деятелями литературы и искусства. Мы должны чаще встречаться, беседовать, дружескими советами помогать в нелегких творческих исканиях[1509].

Вот в порядке индивидуальной работы она и встретилась с Бродским: чтобы, по ее словам, порекомендовать поэту «действительно для проформы куда-нибудь устроиться, оформиться на любую работу»[1510], а в ответ, опять же по ее словам, услышать: «Я создан для творчества, работать физически не могу. Для меня безразлично, есть партия или нет партии, для меня есть только добро и зло»[1511].

Разговор, как мы видим, людей, органически не способных понять друг друга. И А. Гладков,