Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

не вернулся в Москву. Побыл до реабилитации в 1955 году киоскером и книгоношей, но в 1956 году был восстановлен и в партии, и в Союзе писателей.

Так что литературная биография К. вроде бы продолжилась. Появились новые книги: сборник повестей и рассказов «В потоке дней» в 1958-м, книга рассказов «По таежным тропам» в 1964-м. В журналах были напечатаны его воспоминания: об Артеме Веселом в «Новом мире» (1963. № 11), о Велимире Хлебникове в «Москве» (1966. № 9). Но подлинный успех пришел лишь однажды, и пришел совершенно неожиданно.

Дело в том, что, пока К. пребывал на Колыме, его дочь Нина, обыкновенная московская школьница, с началом войны ушедшая в партизанский отряд и там погибшая, вела в 1936–1941 годах дневник, и К. включил эти страницы в свой большой роман, переданный в редакцию «Нового мира». И, — рассказывает Алексей Кондратович, —

в груде беллетристики этот дневник оказался золотым слитком. Его сразу же увидел наш опытный зоркий Евгений Николаевич Герасимов[1532]. Вытащил слиток, а труху и стружку вернул огорченному автору. Так в журнале появился интереснейший человеческий документ[1533], написанный, кстати, гораздо лучше, чем многие так называемые писательские книги[1534].

Вот ведь оно как бывает. Для нас же важно, что, продолжая писать прозу и что-то из нее даже публикуя, главный смысл своей жизни К. после XX съезда видел уже не в ней, а в борьбе. За что? За восстановление ленинских норм партийной жизни. За увековечивание памяти писателей, пострадавших в годы культа личности. И за справедливость, конечно, — прежде всего, по отношению к репрессированным народам. Уже в 1957 году он пустил в свободное распространение свое письмо Хрущеву с требованием защитить попранные права чеченцев и ингушей — и, так как это письмо, «клеветническое», по оценке КГБ, «нанесло политический вред восстановлению Чечено-Ингушской АССР»[1535], в третий уже раз был исключен из рядов КПСС. Правда, в июне 1959 года — время было неустойчивое, шаг вперед, два шага назад — партийный билет К. вернули, и он свою борьбу с неправедной властью лишь только усилил. В выступлениях на партийных собраниях в Союзе писателей. В кружке инакомыслящих марксистов, который он создал в середине 1960-х вместе со своим другом, старым большевиком С. Писаревым. И во все более резких по обличительному тону письмах, которыми К. буквально бомбардировал и власти, и общество.

Март 1966 года — в президиум XXIII съезда КПСС уходит подписанное и К. обращение девяти старых большевиков с требованием вернуться к революционным идеалам. Май 1967 года — в самиздате появляется его статья «О малых и забытых», после которой К. становится едва ли не центральной фигурой в движении за реабилитацию крымских татар. Июль того же года — Открытое письмо М. Шолохову, завершающееся словами: «<…> Вы своими выступлениями вычеркнули себя из числа честных писателей и себе роете бесславную могилу»[1536].

В феврале 1968 года он перенес инфаркт, от которого так и не оправился. Однако Карфаген должен быть разрушен, и К. принимает участие в сборе петиций по делу А. Гинзбурга и Ю. Галанскова, требует от Консультативного совещания коммунистических и рабочих партий в Будапеште, чтобы ему и П. Григоренко как представителям «коммунистической оппозиции» дали на нем возможность выступить, пишет «Раздумье на больничной койке» о судьбе «переродившейся» партии, направляет в самиздат — опять-таки вместе с П. Григоренко, который называл К. своим учителем, — открытые письма «О ресталинизации» и «К членам Коммунистической партии Чехословакии» с поддержкой Пражской весны, а после оккупации Чехословакии успевает заступиться еще и за участников «демонстрации семерых» на Красной площади.

В октябре партком Московского отделения Союза писателей заочно — и в четвертый уже раз! — исключил неукротимого К. из партии. Но последнее слово он все же оставил за собою, 24 октября отослав в Политбюро ЦК КПСС свой партийный билет и заявление о добровольном выходе из партии. 30 октября К. исключили вдобавок и из Союза писателей СССР, а спустя еще десять дней он умер, завещав похоронить свой прах в Крыму, когда туда вернутся крымские татары[1537].

И траурная церемония в крематории Донского монастыря превратилась, — как вспоминает в одном из блогов А. Даниэль, — «в праздник свободы». «На похоронах, — рассказывает А. Кондратович, — писателей было мало. Но много крымских татар[1538]. Всего, как говорит <Юрий> Домбровский, человек 400. Это уже толпа, демонстрация»[1539]. Так что в самиздат ушли и прозвучавшее в церемониальном зале слово благодарности от крымскотатарского народа, и речь опального генерала П. Григоренко:

Прощаясь с покойником, обычно говорят: «Спи спокойно, дорогой товарищ». Я этого не скажу. Во-первых, потому, что он меня не послушает. Он все равно будет воевать. Во-вторых, мне без тебя, Алеша, никак нельзя. Ты во мне сидишь. И оставайся там. Мне без тебя не жить. Поэтому не спи, Алешка! Воюй, Алешка Костерин, костери всякую мерзопакость, которая хочет вечно крутить ту проклятую машину, с которой ты боролся всю жизнь! Мы, твои друзья, не отстанем от тебя. Свобода будет! Демократия будет! Твой прах в Крыму будет![1540]

С тех пор прошло более полувека. Книги К. так и не были переизданы, и прах его в Крым пока не перенесен. Но улица Костерина, параллельная улице генерала Григоренко, в Симферополе уже есть.

Костыря Вячеслав Афанасьевич (1921–2005)

Свои первые стихи офицер-авиатор К. напечатал еще во фронтовой газете «Патриот Родины» (1944). Со стихами он поступил после демобилизации и в Литературный институт, а закончив его, уехал в Узбекистан, где руководил отделом в партийной газете «Правда Востока» (1949–1952), был заместителем председателя Союза писателей республики (1954–1956), вел раздел поэзии в ташкентском журнале «Звезда Востока» (1960–1965). И выпускал свои книги — по преимуществу стихов, конечно, но с годами, впрочем, все чаще очерковой прозы.

Сейчас эти книги всеми забыты, и К. среди заметных фигурантов Оттепели возникает лишь как главный редактор журнала «Звезда Востока» (1965–1967). Более того, возникает он исключительно благодаря счастливой идее сделать 3-й номер своего журнала за 1967 год благотворительным, то есть отправить все авторские гонорары в пользу пострадавших от разрушительного ташкентского землетрясения.

Номер, как и положено, открывался, разумеется, обращением Шарафа Рашидова, первого секретаря ЦК КП Узбекистана и тоже, кстати сказать, писателя. Но дальше!.. Дальше шли чудеса — четыре стихотворения О. Мандельштама, рассказы И. Бабеля[1541], фрагменты «Записок на манжетах» М. Булгакова, одноактная пьеса А. Платонова «Голос отца», глава из неопубликованного романа Вс. Иванова, рассказы Ю. Казакова и Я. Кумока, повесть К. Икрамова, стихи полуопальных тогда Б. Ахмадулиной, А. Вознесенского, Евг. Евтушенко, Б. Окуджавы, «Баллада о расстрелянном сердце»