Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

где он в 1979 году осел после триумфального лекционного турне по австрийским и германским университетам.

Его словарь так, увы, и остался неизданным, не считая короткой подборки словарных новелл в мюнхенском журнале «Страна и мир» (1984. № 12). Зато опубликованы мемуары К., где есть и такой выразительный, все объясняющий абзац:

Брошенная кем-то, чуть ли не Юрием Германом, летучая фраза — «Я отвечаю за все» — никогда не была для меня только фразой. Эти слова точно передавали (и продолжают передавать) мое мироощущение, мое понимание своих гражданских обязанностей, мое отношение ко всему, что происходило и происходит в этой стране и в этом мире. Слова «стыдно быть русским» пронзили меня не своей точностью или неожиданностью, но тем, что они точно передавали то, что я ощутил в 1944–46 годах в Румынии, Венгрии, Югославии, Австрии, а затем в октябре 1956 года и в августе 1968 года в Ленинграде, слушая радио, читая газеты. Только духовный скопец или безнадежный циник попытается объяснить ненавистью к своей стране этот стыд, это ощущение своей причастности к позорному преступлению. Увы, 25-го августа 1968 г., в воскресенье, я сидел у себя дома за письменным столом, не подозревая еще о том, что происходит в этот момент на Красной площади, но вечером, услышав по радио о демонстрации семи смельчаков, я всей душой был с ними и за них, и на этот раз мне было стыдно оттого, что я в этот момент оказался дома.

Соч.: В тени Большого дома. Tenafly: Эрмитаж, 1987.

Кочетов Всеволод Анисимович (1912–1973)

Трудно поверить, но К., певец рабочего класса и правовернейший из правоверных мастеров социалистического реализма, трудовую биографию начинал агрономом, а литературную деятельность стихами.

Дебютное стихотворение еще 1934 года называлось, впрочем, «Дозор» и повествовало о том, как лирический герой вместе с верной сторожевой собакой Пираткой выходит на охрану колхозных полей от затаившихся кулаков-вредителей.

Так К. и проживет свой не такой уж долгий век: всегда в дозоре, всегда на страже. Это случайность, конечно, но даже газета, в которой он служил фронтовым корреспондентом, и та называлась «На страже Родины». Там К. вступил в партию (1944), а после войны, оставив стихи, всерьез занялся прозой. И если одна из его первых повестей «Кому светит солнце» (1949) вызвала только саркастическую рецензию «Слабая книга» в симоновском «Новом мире» (1950. № 4), то роман «Журбины» о трех поколениях семьи корабелов (Звезда. 1952. № 1–2) истинно прогремел. Его издали и тут же переиздали, почти сразу удачно экранизировали (1954)[1557], и В. Катаев признался, мол, «прочитав роман, я почувствовал, что на меня пахнуло свежестью, силой, настоящим талантом»[1558], а М. Шолохов в речи на XX съезде и вовсе призвал всех советских писателей равняться на автора «Журбиных»[1559].

Как тут не сделать карьеру, и К., возглавив в феврале 1953 года Ленинградскую писательскую организацию, дозорным или, если угодно, надсмотрщиком над писателями проявил себя сразу: разгромил на собрании «Оттепель» И. Эренбурга, привлек М. Зощенко, оказавшегося «узколобым кустарем-индивидуалистом»[1560], к ответственности за «ошибочное» выступление на встрече с английскими студентами, заклеймил в «Правде» (27 мая 1954 года) роман многократной сталинской лауреатки В. Пановой «Времена года» как явление «мещанской литературы». Да мало того: стал печатать в «Звезде» собственный роман «Молодость с нами» (1954. № 9–11), в котором, — по словам В. Кетлинской, — «как в кривом зеркале, очень недоброжелательно изображается целый ряд писателей из нашей организации»[1561].

Тут уж взбунтовались и самые смирные, на отчетно-выборном собрании 6–8 декабря 1954 года скандально не выбрав К. даже в члены своего правления. На том бы ему и перейти в ординарные злопыхатели, которых в литературной среде на пятачок пучок, так ведь нет же!.. Дав К. короткое время отсидеться в заместителях главного редактора только что созданного журнала «Нева», его забирают в Москву, где в ноябре 1955 года назначают главным редактором «Литературной газеты».

А это простор уже совсем иной, и, с боями подавив сопротивление относительно либерального редакционного коллектива, К., — как рассказывает Л. Лазарев, — недрогнувшей рукой превратил газету в «еще не забытую литераторами старшего поколения „Культуру и жизнь“ — главный палаческий орган конца сороковых годов. <…> В каждом номере „Литературка“ кого-нибудь поносила и громила»[1562].

Власть эту ретивость, понятное дело, оценила по достоинству. Ленинской премии в 1957 году за «Журбиных» ему, правда, не выдали, но годом раньше избрали членом Центральной ревизионной комиссии КПСС и вообще признали лидером консервативного, а попросту говоря сталинистского направления в нашей литературе. По праву, конечно. Ведь финальные фразы нового романа «Братья Ершовы» (Нева. 1958. № 6–7) легко прочитывались современниками уже и как метафорический приговор всему периоду Оттепели: «Кончилось трудное, хмурое время. Год был с гнилыми оттепелями, со слякотью, с насморками и гриппами, со скверным настроением. Все позади, широким разливом шла по стране весна» (№ 7. С. 150).

И все бы ладно, однако К. в своей антинигилистической риторике был слишком уж неукротим. И романы он от раза к разу писал так, что они, — по словам А. Твардовского, — становились «сплетней и ябедой в лицах»[1563], фельетоном об идейно подозрительных проделках легко угадываемых К. Симонова, А. Суркова, В. Овечкина, Н. Охлопкова, других отнюдь не беззащитных ревизионистов. И «Литературная газета», вместо того чтобы соблюдать равновесие и вести, как ей положено, «бег на месте общепримиряющий», оказалась при К. источником непрестанных скандалов и конфликтов.

Его, воспользовавшись жалобами на нездоровье, в марте 1959 года и отставили, с тем чтобы в самом начале 1961-го вновь вернуть в литературный комсостав, назначив главным редактором журнала «Октябрь». Административной власти над писателями этот пост уже, правда, не давал, зато, не заботясь больше о ненавистном К. балансе, можно было стоять на страже, то есть защищать ленинско-сталинские устои от всяких там поползновений и происков.

И здесь К., чувствуя себя непогрешимее и святее межеумочного, по его мнению, хрущевского, а затем, конечно, и брежневского ЦК, развернулся в полную мощь. Пошли годы ожесточенной межжурнальной рубки или — позволительно ведь и так сказать — годы изумительного плюрализма в литературной жизни, когда и «Новый мир» А. Твардовского, и «Октябрь» К., даже «Юность» Б. Полевого и «Молодая гвардия» А. Никонова воспринимались как нечто вроде гражданских протопартий с ясно выраженной и отнюдь не только эстетической позицией.

Бескомпромиссного и, как следствие, неуживчивого К., конечно, ненавидели едва ли не на всех флангах, и было за что. Здесь следовало бы, кстати, помнить, что, изводя либералов, он ровно так же не жаловал и «онученосцев» с партийными билетами и в июле 1969 года наотрез, например, отказался подписать знаменитый