Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

№ 1) и «Жестокость» (1956. № 11–12) П. Нилина, «Утоление жажды» (1963. № 4–5) и «Отблеск костра» (1965. № 2–3) Ю. Трифонова, «Иван» (1958. № 6) и «Зося» (1965. № 1) В. Богомолова, «Июль 41 года» Г. Бакланова (1965. № 1–2), здесь состоялась первая после каторги публикация стихов В. Шаламова (1957. № 5), здесь постоянно печатались Ю. Казаков и В. Конецкий, А. Вознесенский и Е. Евтушенко, иные, в том числе отнюдь не сервильные, авторы…

Так что А. Вознесенскому, может быть, и не почудилось, что у К.

под маской ортодокса таилась единственная страсть — любовь к литературе. Был он крикун. Не слушал собеседника и высоким сильным дискантом кричал высокие слова. Видно, надеясь, что его услышат в Кремле, или не доверяя ветхим прослушивающим аппаратам. Потом, накричавшись, он застенчиво улыбался вам, как бы извиняясь[1435].

Вот ведь и Л. Аннинский, несколько лет проработавший в редакции, утверждал, что К. «текст, та-ска-ать, слышит отлично, хотя в интересах дела иногда это успешно скрывает»[1436].

Со временем, с убыванием Оттепели эта «страсть к литературе», если она и была, все последовательнее перекрывалась боязнью ошибиться, не угодить начальству, и, судя по антологии «Наше „Знамя“» (2001), среди журнальных публикаций 1970 — первой половины 1980-х годов выбрать что-либо достойное становится все труднее. Да и собственно писательский талант К. будто убывал тоже. Если историко-революционный роман «Заре навстречу» (Знамя. 1956. № 2–3; 1957, № 8–10) и производственная повесть «Знакомьтесь, Балуев!» (там же. 1960. № 4–5) еще находили своих читателей, а роман «Щит и меч» (там же, 1965. № 3–10) о советском разведчике, внедренном в абвер, и вовсе воспринимался как бестселлер, то все последующее стало эталонно нечитабельной, — как тогда говорили, — «секретарской прозой», написанной по казенным лекалам и с чужой помощью.

Мне, — вспоминает Э. Мороз, — как-то выпала честь редактировать вторую часть его романа «Корни и крона»[1437]. Это был, в сущности, черновик. По первому чтению возникло множество вопросов, и я отправилась к автору. Кожевников выслушал и, глядя на меня ясными глазами, сказал: «Напишите сами. Я вам доверяю». И я дописывала. Автор ни после машинки, ни в верстке, ни в номере романа не читал[1438].

Художественное качество, хоть сколько-нибудь пристойное, значения уже не имело. Ибо не за него, совсем не за него К. пожизненно поставили секретарем правлений СП СССР и РСФСР, избирали делегатом партийных съездов и депутатом — почему-то от Самаркандской области — Верховного Совета СССР (1966–1984), отметили, помимо военных наград, Государственной премией СССР (1971), золотой звездой Героя Социалистического Труда (1974), по два раза орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, орденом Октябрьской Революции, иными знаками отличия.

Что ж, — размышляет дочь писателя, — режим всех принуждал к подчинению, но одни становились в известную позу с видом жертвы, а другие — мой отец, писатель Вадим Кожевников, например, — так держались, будто им это нравится, они-де удовольствие получают, корежа свою личность, свой талант[1439].

Сказать, что книги К. и он сам сейчас забыты, невозможно. Не всё, конечно, но сборник повестей и рассказов «Знакомьтесь, Балуев!» был переиздан в серии «Любимая проза. Сделано в СССР», а роман «Щит и меч» вообще переиздается с завидной регулярностью. И 22 апреля 2022 года, в день рождения К., на здании по Тверскому бульвару, где при нем размещалась редакция «Знамени», была открыта мемориальная доска.

Соч.: Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит., 1985–1988; Знакомьтесь, Балуев!: Повести и рассказы. М.: Вече, 2015; Щит и меч: В 2 т. СПб.: Азбука, 2014; То же. М.: Комсомольская правда, 2016, 2019; То же. М.: Альфа-книга, 2017; То же. М.: Вече, 2020.

Лит.: Леонов Б. Вадим Кожевников. М.: Худож. лит., 1985; Кожевникова Н. Незавещанное наследство: Пастернак, Мравинский, Ефремов и другие. М.: Время, 2007.

Кожинов Вадим Валерианович (1930–2001)

25 октября 1946 года в «Пионерской правде», отмечавшей 5-летие гибели А. Гайдара, рядом с заметкой К. Паустовского и стихами С. Михалкова было помещено и стихотворение ученика 8 класса 16-й московской школы Вадима Кожинова «Таким он шел в последний бой…».

Дебют в критике случился шестью годами позже, когда студент университетского филфака К. (под псевдонимом В. Рожин) в журнале «Октябрь» (1952) откликнулся на роман Г. Николаевой «Жатва».

Ни стихотворцем, ни отметчиком литературного процесса он, впрочем, не стал. Как, закончив аспирантуру (1957), защитив кандидатскую диссертацию (1958) и всю жизнь проработав в ИМЛИ, не стал ни стопроцентным литературоведом, ни, уже позднее, профессиональным историком. Трудов, маркированных как научные, у него, разумеется, хватает — от «Видов искусства» (1960) и «Происхождения романа» (1963) до биографии Тютчева (1988, 1994, 2001) и фундаментальной «Истории Руси и русского слова» (2001), — однако же специалисты на них обычно не ссылаются, объясняя своей неинтерес тем, что эти труды представляют собою нечто вроде компиляции уже известных в науке фактов, подогнанных под ту или иную остро публицистическую, то есть тенденциозную концепцию[1440].

В одном из частных разговоров еще советской поры К. определил себя как политика, занимающегося литературой лишь потому, что реальность не давала ему никакого простора для собственно политической деятельности. Возможно и так, конечно. Но лучше назвать его прирожденным деятелем, едва ли не инстинктивно ищущим, что бы такое организовать и даже что бы такое учудить[1441].

В богемном быту конца 1950–1960-х он был центром кружка, где кто только ни появлялся — от Ю. Алешковского (кожиновского, заметим кстати, одноклассника) до Н. Рубцова, от А. Гинзбурга до О. Рабина, от А. Битова до И. Холина[1442] — и все до поры до времени пленялись и тем, — вспоминает Г. Красухин, — как искусно К. «исполнял романсы, подыгрывая себе на гитаре»,[1443] и тем, что стихи звучали здесь на равных с анекдотами и болтовней о политике, а заурядная пирушка само собою превращалась в интеллектуальное пиршество. К., — с восхищением, не увядшим за годы, говорит Г. Гачев, — был, будто Митя Карамазов, человек «открыто страстный — и потому контактный, и сколько людей за жизнь могли и могут считать себя его друзьями, приятелями, и скольких он сводил между собой! Не счесть!»[1444]

Так в быту. Но таким же заводилой, мотором любых начинаний был К. и в делах серьезных, так что, познакомившись в библиотеке с бахтинскими «Проблемами творчества Достоевского» (1929)[1445], именно он берется за дело: пишет всеми, казалось бы, забытому философу объяснение в любви (декабрь 1960), едет к нему в Саранск (лето 1961), «пробивает» биографическую заметку о нем в 1-м томе «Краткой литературной энциклопедии» (1962), хлопочет об издании книг М. Бахтина в Москве и в Италии, организует через С. Михалкова их выдвижение на Государственную премию СССР (1966)