Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

не признавали, и ему было ясно, что реакция установилась на много лет. О попытках же реанимировать движение он говорит, что неопытные и неумело руководимые общества были раскрыты, прежде чем успели что-либо предпринять, а единство и взаимосвязь, отличавшие прежний союз единомышленников, исчезли. Другой видный революционер (Маслов) в 1882 году в письме своему другу (Драгоманову) в Женеву горько сетовал на разобщенность. Он обвинял исполком в том, что тот пытается подмять под себя всю революционную партию, в том, что его стремление все сосредоточить в центре еще более деспотично, чем у царского правительства. Раздавая приказы сторонникам, не посвящая при этом их в свои планы, он требует от них беспрекословного подчинения. Молодые социалисты, ярые приверженцы федерализма, возмущены таким отношением и начали понимать, что для комитета они просто пушечное мясо. Автор ярко описывает взаимную враждебность среди разных фракций партии, которая проявлялась в упреках и даже открытых обвинениях; и предсказывает, что «Народная воля» – организатор терактов, кульминацией которых стало убийство императора, никогда не перерастет в мощную революционную партию. Она погрузилась в трясину лжи и может только, как и раньше, обманывать правительство и общество.

В ходе взаимных упреков стороны сделали несколько любопытных признаний. Например, о том, что ни образованные слои, ни простой народ не способны осуществить революцию: первых слишком мало, а вторые слишком преданы царю и не питают симпатии к революционному движению, хотя, пожалуй, в критический момент их можно было бы поднять на восстание. Однако такое восстание не считалось желательным, поскольку есть шанс, что недостаточно подготовленные массы обратятся против образованного меньшинства. Народное восстание ни при каких условиях не могло бы достичь цели, к которой стремились социалисты, так как власть либо осталась бы в руках царя – благодаря верноподданности простого народа, – либо попала бы в руки либералов, которые станут угнетать народ хуже самодержавного государства. Кроме того, признавалось, что теракты не просто бесполезны, а вредны, потому что внушают неверные мысли невежественным массам и скорее разжигают ненависть масс против вождей. Поэтому высказывались предложения вернуться к мирной пропаганде. Тихомиров, номинально руководивший движением из-за границы, был совершенно обескуражен и в 1884 году написал одному из своих эмиссаров в России (Лопатину): «Вы, друзья, теперь видите Россию и можете убедиться, что для широкой организационной работы в ней нет материала… Серьезно советую не надрываться и не скандалиться, стремясь к невозможному… А не хотите мериться с мелочами, уезжайте и ждите лучших времен».

Изучая материалы, относящиеся к этому периоду, понимаешь, что революционное движение попало в порочный круг. Всякая мирная пропаганда стала невозможной вследствие противодействия властей и бдительности полиции; правительство можно было свергнуть только в результате всеобщего восстания; но всеобщее восстание невозможно было подготовить без мирной пропаганды. Что касается терроризма, то он себя дискредитировал. Сам Тихомиров пришел к выводу, что идея террора с самого начала была ошибкой, не только с точки зрения нравственности, но и с точки зрения политической целесообразности. Партия, объяснял он, либо достаточно сильна, чтобы свергнуть правительство, либо нет; в первом случае ей не нужны политические убийства, а во втором убийства не дают эффекта, потому что власти не настолько глупы, чтобы испугаться тех, у кого не хватает силы их свергнуть. Словом, делать нечего, кроме как дожидаться лучших времен, как он и предлагал, а лучшие времена, похоже, наступят разве что в каком-то неопределенном будущем. Он сам, опубликовав брошюру под заголовком «Почему я перестал быть революционером», примирился с правительством, и другие последовали его примеру. В одной тюрьме девять человек официально отреклись от прежних взглядов, и среди них Емельянов, стоявший с запасной бомбой во время убийства Александра II.

Теракты, которые еще происходили время от времени, свидетельствовали о том, что под тлеющими углями пока еще есть огонь, но случались они редко и были не связаны друг с другом. Последним серьезным инцидентом подобного рода, произошедшим в стране в этот период, был заговор Шевирева в марте 1887 года с целью убийства царя. Заговорщиков с бомбами арестовали на главной улице Петербурга, пятеро были повешены. Возможно, к этому списку следует добавить железнодорожную катастрофу у станции Борки в следующем году, когда императорской семье чудом удалось спастись. Есть основания полагать, что это тоже дело рук революционеров.

К тому времени все самые трезвомыслящие из революционеров, особенно те, кто жил за границей и сам находился в безопасности, осознали, что социалистический идеал нельзя осуществить ни народным восстанием, ни терроризмом, ни заговорами и, следовательно, продолжать действовать в прежнем русле нет никакого смысла. Те, кто не отчаялся окончательно, вернулись к той идее, что самодержавную власть, неуязвимую для лобовых атак, можно свалить в ходе долгой осады. Смена тактики отразилась и в революционной литературе. Например, в 1889 году редактор «Свободной России» заявил, что отныне целью движения является политическая свобода – не просто как средство общественного переустройства, но и как благо сама по себе. Это, объясняет он, единственная революция, возможная в настоящее время в России. Пока не может быть никакой иной практической цели. Мы не отказываемся от далеких целей, но в настоящее время они недостижимы. Революционеры семидесятых и восьмидесятых годов так и не смогли создать среди крестьян или городских рабочих никакого подобия силы, способной вести борьбу с правительством; и революционеры будущего не достигнут большего, пока не получат таких политических прав, как неприкосновенность личности. Поэтому непосредственной целью должно стать национальное собрание под контролем местного самоуправления, а этого можно достичь только сплочением всех революционных сил.

Правда, кое-что еще говорило о том, что прежний дух терроризма еще не умер: например, в 1890 году революционерка убила капитана Золотухина, офицера московской тайной полиции. Но подобные инциденты были всего лишь последними судорожными вспышками лампы, которая вот-вот должна погаснуть из-за того, что в ней кончилось масло. В 1892 году Степняк заявил: всем очевидно, что профессиональные революционеры не в состоянии своими силами сбросить самодержавие, несмотря на всю решительность и героизм; и он пришел к тому же выводу, что и автор, который только что был процитирован. Рассматривая ситуацию в целом, он говорит: «Только с точки зрения эволюциониста борьба с самодержавием имеет смысл. С любой другой точки зрения она должна представляться кровавым фарсом – простым упражнением в искусстве самопожертвования!» К таким-то выводам пришел к 1892 году человек, который в 1878 году был одним из главных террористов и своей собственной рукой расправился с генералом Мезенцовым, главой политической полиции.

Так революционное движение, пройдя через четыре стадии, которые я позволю себе назвать академической, пропагандистской, повстанческой и террористической, не сумело достичь поставленной цели. Один