Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

кампании; но у них не было новобранцев для будущей повстанческой армии, а если бы они таковых и нашли, то у них не было ни оружия, ни денег, чтобы его купить. В таких условиях они всерьез назначили комитет для сбора средств, прекрасно зная, что денег взять неоткуда. Все равно как если бы команда затонувшего корабля, сидя в шлюпке, на грани голодной смерти, назначила комитет для приобретения запаса пресной воды и провизии! В надежде на помощь из центра в Петербург и Москву послали делегата с объяснением, что для вооружения населения требуется около четверти миллиона рублей. Делегат привез тридцать подержанных револьверов! Революционер, который рассказывает обо всем этом[103], осознает, что весь их план был по-детски неосуществим: «Что касается путей, посредством которых мы думали осуществить наши стремления, то тут, нужно сознаться, мы впали в страшную ошибку. Мы избрали путь народного восстания. Вера в революционность народа, в его могущество и даже непобедимость – вот та слабая сторона, на которой, увы, построено было все наше революционное народничество. Любопытнее всего было то, что доказательства свои мы черпали из истории, тогда как история-то, казалось, и должна была нас уберечь от подобной ошибки… Все то, что подтверждало наши теории, мы брали целиком; все то, что противоречило им, мы так или иначе ухитрялись поворотить все-таки в пользу наших взглядов или, наконец, просто уклонялись от объяснения… В настоящее время трудно представить себе, как, в самом деле, можно было проглядеть хотя бы такие сооружения, как железные дороги и телеграфы? Ведь во время Пугачева, а тем более Стеньки Разина, ничего подобного не было… Но самое поразительное во всем этом недосмотре был недосмотр военной силы».

В Чигиринском уезде агитаторы добились небольшого кратковременного успеха, но итог был все тот же. Там студент по имени Стефанович утверждал, что царь борется с чиновниками за народ, и показывал простым крестьянам подложный императорский манифест, где им предписывалось учредить общество для поднятия восстания против чиновников, дворян и попов. В течение какого-то времени (на апрель 1877 года) в обществе состояло около 600 членов, но через несколько месяцев оно было раскрыто полицией, и руководители и крестьяне арестованы.

Когда, таким образом, стало очевидно, что пропаганда и агитация одинаково бесполезны, когда ежедневно производились многочисленные аресты, революционерам пришлось пересмотреть свою позицию, и некоторые из умеренных предложили примкнуть к либералам в качестве временной меры. До той поры либералы и революционеры очень редко сочувствовали друг другу, но очень часто открыто враждовали. Последние, убежденные, что могут свергнуть самодержавную власть своими собственными силами, косо смотрели на либералов, ибо считали, что парламентские дебаты и партийная борьба скорее мешают, чем способствуют наступлению социалистического рая и укрепляют господство буржуазии без реального улучшения положения масс. Однако теперь, когда возникла потребность в союзниках, оказалось, что конституционное правительство все-таки можно использовать в качестве ступеньки для достижения социалистического идеала, поскольку оно предоставило бы определенную свободу печати и объединений и упразднило бы авторитарную систему арестов, тюремных заключений и ссылок по одному только подозрению без суда и следствия. Как обычно, в истории легко нашлись доводы в пользу этого образа действий. Прошлое других народов показывало, что в прогрессе не бывает внезапных скачков и рывков, и поэтому нелепо было воображать, как это до сих пор делали революционеры, будто русский социализм сможет проглотить самодержавие в один присест. Обязательно должен быть переходный период, и казалось, что как раз сейчас он может начаться. Пускай либерализм уничтожит или по крайней мере ослабит самодержавие, а затем его, в свою очередь, уничтожит социализм самого передового типа.

Приняв эту теорию постепенного исторического развития, некоторые наиболее практичные революционеры обратились к самым передовым либералам и призвали их к решительным действиям; но прежде чем они сумели наладить хоть какое-то сотрудничество, вмешались нетерпеливые революционеры, в частности группа, называемая народовольцами, осудили то, что считали нечестивым союзом, и выступили за политику терроризма, которым власти можно было бы запугать и заставить пойти на уступки. Их мысль состояла в том, чтобы расправляться с теми чиновниками, которые активнее всего борются с революционным движением, и чтобы на каждый акт жестокости со стороны администрации ответом служил акт «революционного правосудия».

Поскольку было очевидно, что выбор между этими двумя курсами будет в значительной мере определять будущий характер и окончательную судьбу движения, обе группы пустились в горячие споры друг с другом; но этот вопрос недолго оставался в подвешенном состоянии. Вскоре крайняя партия одержала верх, и был принят курс на террор. Я позволю самим революционерам объяснить это важное решение. Несколько лет спустя было обнародовано пространное воззвание, где оно объясняется так:

«Революционное движение в России началось с так называемого хождения в народ. Первые русские революционеры думали, что свобода народа может быть добыта только самим народом; для этого, полагали они, нужно только, чтобы народ усвоил социалистические идеи, и народ считался способным усвоить эти идеи. Считалось, что в мире и общине народ обладает учреждениями, которые носят в себе семена социализма, что эти учреждения могут стать основами устройства общества на социалистических началах: революционеры надеялись, что и в проповеди западноевропейского социализма народ узнает свои же чаяния, получившие только более определенные, более зрелые формы, и радостно пойдет навстречу этой проповеди.

Но народ не понял своих друзей и встретил их враждебно. Оказалось, что учреждения, зародившиеся в рабстве, не могут сделаться основанием нового строя. Оказалось, что вчерашний крепостной способен на бунты, но не способен на сознательную революционную работу. С болью в сердце революционеры должны были признать, что они обманулись в своих надеждах на народ. Вокруг них не было революционных общественных сил, на которые они могли бы опереться, а примириться с существующим строем насилия и рабства они не могли. И вот загорается последняя надежда, надежда утопающего, который хватается за соломинку: кучка героических и самоотверженных личностей выполнит сама своими собственными силами трудное дело освобождении России от гнета самодержавия. Она должна это сделать, потому что кроме нее нет других сил, пригодных к этому делу. Но в силах ли она выполнить свое решение? Этот вопрос для нее почти не существовал. Ведь борьба этой кучки против самодержавия – это последнее героическое средство, на которое решается врач, когда нет надежды на выздоровление больного. Единственным же средством, на которое могла рассчитывать героическая кучка в своей одинокой борьбе с самодержавием, был террор: вместе с тем он давал естественный исход непосредственному чувству, являлся реакцией против жестоких преследований правительства. Образуется партия „Народная воля“, и мир в течение нескольких