Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

старых убеждений и с уверенностью ожидали, что скоро будет провозглашена настоящая свобода. Воспользовавшись создавшейся ситуацией, пропагандисты, о которых я говорю, поддерживали заблуждение в крестьянах и стремились таким образом посеять недовольство против помещиков и правительства. Их лозунг был «Земля и воля», и на долгие годы они сформировали отдельную группу под таким же названием («Земля и воля», или сокращенно землевольцы).

В петербургской группе, которая направляла и контролировала это движение, были один или два человека, которые держались иных взглядов на реальную цель пропаганды и агитации. Один из них – князь Кропоткин – поведал миру, какова была его цель в то время. Он надеялся, что правительство испугается и самодержавная власть, как во Франции накануне революции, обратится за поддержкой к помещикам и созовет Национальное собрание. Таким образом, страна получила бы конституцию, и хотя первое собрание, возможно, оказалось бы консервативным по духу, самодержавие в конце концов вынуждено было бы уступить парламентскому нажиму.

Я полагаю, что большинство пропагандистов не вынашивало таких сложных планов. Они рассуждали гораздо проще: «Ставшее реакционным правительство старается помешать нам просвещать народ; мы будем делать это вопреки правительству!» Опасности, которым они подвергали себя, только укрепили их в решимости. Хотя они искренне считали себя реалистами и материалистами, в душе это были романтики-идеалисты, страстно мечтающие совершить что-нибудь героическое. Почитаемые ими апостолы, начиная с Белинского, учили, что человек, который просто разглагольствует о благе народа и ничего не делает для него, относится к числу самых презренных личностей. Если правительство грозит и ставит препоны, это не может служить оправданием для бездействия. Нужно встать и действовать. «Вперед! Вперед! Вольемся в народ, отождествимся с ним и будем трудиться на его благо! Нам предстоит страдание, но мы должны стойко переносить его!» Тип человека, который Чернышевский изобразил в своем знаменитом романе в лице Рахметова, юноши, ведшего аскетическую жизнь и подвергавшего себя лишениям и страданиям в качестве подготовки к будущей революционной деятельности, ныне явился во плоти. Если верить Бакунину, эти Рахметовы не имели даже утешения веры в саму возможность революции, но так как они не могли и не хотели оставаться пассивными свидетелями народных несчастий, они решили пойти в массы, чтобы по-братски разделить с ними муки и в то же время учить и готовить их не теоретически, а практически своим живым примером[102]. Это, я думаю, преувеличение. Пропагандисты в большинстве своем отличались невероятным оптимизмом.

Успех пропаганды и агитации был совсем не соразмерен числу и энтузиазму тех, кто в ней участвовал. Большинство проявляло скорее пыл, чем ум и осмотрительность. Их социализм был слишком абстрактен и научен, чтобы его могли понять деревенские жители, а если его и удавалось растолковать, то агитаторы вызывали у слушателей больше недоверия, чем сочувствия. Мужик – человек очень деловитый и практичный, совершенно не способный понять то, что американцы называют «напыщенностью» в речах и поведении, и, слушая проповедь нового евангелия, у него невольно возникали сомнения и вопросы: «Чего на самом деле хотят эти молодые люди, которые своими тонкими белыми руками, своими иностранными словечками, своим незнанием простейших фактов крестьянской жизни выдают дворянское происхождение? Почему они терпят лишения и идут на такие хлопоты? Говорят, что для нашего же блага, но мы не такие дураки и простаки, за каких нас держат. Они все это делают неспроста. Чего же они ждут взамен? Что бы там ни было, у них явно что-то неладное на уме, похоже, они мошенники. Черт их возьми!» И тогда осторожный мужик поворачивается спиной к своим бескорыстным и самоотверженным учителям или тихонько идет и доносит на них в полицию! Не только на страницах Сервантеса мы встречаем Дон Кихотов и Санчо Панс.

Иногда миссионеров постигала и худшая участь. Если они позволяли себе, как порой случалось, «хулить» религию или царя, они рисковали получить взбучку тут же, не сходя с места. Я слышал, как однажды дюжие крестьянские матроны наказали «богохульника». Даже если таких явных провалов удавалось избежать, у пропагандистов все равно не было особых причин поздравить себя с успехом. После трех лет тяжелого труда сотни апостолов могли похвастать разве что парой десятков обращенных среди подлинно рабочего класса, и даже из этих немногих не все остались верны им до конца. Некоторые, однако, надо признать, претерпели все невзгоды с мужеством и стойкостью истинных мучеников.

У пропагандистов были причины жаловаться не только на равнодушие или враждебность масс. На их след вскоре напала полиция, а она уже не ограничилась убеждениями и логическими дискуссиями. В конце 1873 года арестовали нескольких членов руководящего центра в Петербурге, а в мае следующего года в Саратовской губернии раскрыли дочернюю организацию, с которой было связано около 800 человек, из них около одной пятой – женщины. Некоторые происходили из зажиточных семей – сыновья и дочери мелких чиновников и помещиков, но подавляющее большинство составляли бедные студенты низкого происхождения, немало было сыновей бедного приходского духовенства. В других губерниях власти разоблачили аналогичные организации. К концу года значительная часть пропагандистов оказалась в тюрьмах, а центр, насколько таковой существовал, был разгромлен. Постепенно даже до донкихотов дошло, что мирная пропаганда уже невозможна и что попытки ее продолжать могут привести только к бесполезным жертвам.

Какое-то время в революционных рядах царило всеобщее уныние; а те, кто избежал ареста, пустились во взаимные обвинения и бесконечные споры о причинах неудач и о том, как теперь действовать. Практическим результатом этих упреков и споров стало то, что сторонники медленной и мирной пропаганды отошли на второй план, а верх одержали более нетерпеливые революционные агитаторы. Они решительно утверждали, что, поскольку мирная пропаганда уже невозможна, нужно переходить к более сильным методам. Массы нужно организовать так, чтобы они смогли оказать успешное сопротивление властям. Следовательно, нужно составлять заговоры, провоцировать местные беспорядки и пролить кровь. Больше всего для экспериментов подобного рода подходил южный и юго-восточный регион страны, населенный потомками беспокойных казаков, где поднимались грозные восстания при Стеньке Разине и Пугачеве в XVII и XVIII веках. Тут-то и начали свою работу самые нетерпеливые агитаторы. Члены киевского кружка под названием «Бунтари» числом около двадцати пяти человек осели в разных местностях в качестве мелких лавочников или конеторговцев или кочевали под видом батраков и разносчиков.

Один кружковец поделился в своих «Воспоминаниях» забавным описанием этого эксперимента. Повсюду крестьяне встречали агитаторов негостеприимно и подозрительно, и потому им приходилось терпеть большие неудобства. Некоторые сразу же бросили это дело, посчитав его безнадежным. Остальные поселились в деревнях и начали действовать. Произведя топографическую съемку местности, они разработали остроумный план