Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

отчехвостил их без всяких церемоний; но когда мы познакомились получше, мы просто улыбались друг другу с понимающим видом, словно древнеримские авгуры, когда они случайно встречались на людях. Они уже не пытались скрыться или обвести меня вокруг пальца. Я знал, что за мной следят, и следившие не могли не заметить, что я это знаю. И все же, как ни странно, это всегда были одни и те же люди!

Читатель, вероятно, полагает, что тайная полиция каким-то образом пронюхала о моих связях с революционерами. Эта догадка исходит из предпосылки, что полицейские обладают таким умом и проницательностью, которыми в действительности они похвастать не могут. В данном случае они шли по совершенно ложному следу, и когда я впервые заметил слежку, один высокопоставленный чиновник, которого, похоже, все это изрядно насмешило, по секрету рассказал мне, в чем дело. По наущению бывшего посла, с которым я имел несчастье разойтись во мнениях по вопросам внешней политики, «Московские ведомости» публично, назвав по имени, осудили меня как человека, имеющего привычку каждый день являться в Министерство иностранных дел, несомненно с гнусной целью незаконным путем выведать секретную политическую информацию, и в полиции решили, что я в самый раз гожусь для того, чтобы пустить за мной филеров. В действительности же мои сношения с русским Министерством иностранных дел, хоть и неприятные для бывшего посла, были вполне обычными и абсолютно открытыми – на самом деле их одобрил сам князь Горчаков, – однако бестактное внимание со стороны тайной полиции было все же крайне нежелательно, ибо какой-нибудь неглупый полицейский агент мог учуять истинный след и причинить мне серьезные неудобства. Поэтому я решил порвать всякие связи с Дмитрием Иванычем и его товарищами и отложить мои штудии до более удобного момента; но это решение все же не упраздняло всех моих проблем. Коллекция революционных брошюр до сих пор находилась у меня, а я обещал ее вернуть. Некоторое время я не понимал, как мне сдержать обещание, не ставя под угрозу ни себя, ни других, но, наконец, тщательно проследив за моими сыщиками, чтобы в точности изучить их привычки, и приняв некоторые меры предосторожности, которыми я не хочу утомлять читателя, ведь ему они вряд ли понадобятся, я тайно побывал у Дмитрия Иваныча в его комнатушке, почти лишенной мебели, вручил ему большой сверток с брошюрами, предупредил, чтобы он больше ко мне не приходил, и попрощался.

После этого мы пошли каждый своей дорогой, и больше я его не видел. Играл ли он важную роль в движении, я так и не смог узнать, потому что не знал его настоящего имени; но если я верно составил себе представление о его характере, то вероятно, он кончил жизнь в Сибири, ибо он был не из тех, кто оглядывался, вступив на какой-то путь. Это была характерная черта русских революционеров того времени. Их страсть к недостижимому идеалу была неискоренима. Многих не раз бросали в тюрьму; и как только они совершали побег или законно выходили на свободу, они практически всегда возвращались к революционной работе и энергично действовали до тех пор, пока снова не попадали в лапы полиции.

Теперь же позвольте вернуться из этого экскурса в область личных воспоминаний и снова взяться за нить повествования.

Мы уже видели, что пропаганда и агитация ни к чему не привели, отчасти потому, что массы выказали равнодушие или враждебность к их идеям, а отчасти из-за того, что правительство прибегло к решительным репрессиям. Мы также видели, что руководители оказались перед лицом серьезной дилеммы: либо отказаться от планов, либо напасть на своих гонителей. Самые активные из них, как я уже говорил, выбрали второй вариант и сразу же приступили к исполнению своих замыслов. За один только год (с февраля 1878 по февраль 1879 года) был совершен целый ряд террористических преступлений; в Киеве покушались на жизнь государственного прокурора, пырнули ножом жандармского офицера; в Санкт-Петербурге глава политической полиции Российской империи (генерал Мезенцов) был убит средь бела дня на одной из центральных улиц; аналогичное покушение совершено на его преемника (генерала Дрентельна); в Харькове застрелили губернатора (князя Кропоткина), когда тот входил в свою резиденцию. За тот же период два члена революционной организации, обвиненные в измене, были «казнены» по приказу местных комитетов. В большинстве случаев террористы пытались сбежать. Один из них стал известен в Западной Европе как литератор под псевдонимом Степняк.

Терроризм не достиг желаемого эффекта. Напротив, он пробудил гнев и энергию властей, и за зиму 1878/79 года только в одном Петербурге были произведены сотни арестов – некоторые говорят, что две тысячи. Доведенные до отчаяния, революционеры в большинстве своем все же решили, что бессмысленно убивать простых чиновников; нужно добраться до fons et origo mali[104]; удар нужно нанести по самому царю! Первое покушение совершил молодой человек по имени Соловьев, который несколько раз выстрелил в Александра II, пока тот гулял возле Зимнего дворца, но ни один выстрел не попал в цель.

Курс на агрессивный терроризм не встретил всеобщего одобрения среди революционеров, и было решено обсудить этот вопрос на съезде делегатов от разных местных кружков. Он состоялся в июне 1879 года, через два месяца после неудачного покушения Соловьева, в двух провинциальных городах – Липецке и Воронеже. Именно там они принципиально одобрили решение террористов-народовольцев. Так как либералы не имели возможности создать либеральные институты или дать гарантии политических прав, без которых не могло быть никакой социалистической агитации, у революционной партии не оставалось иного курса, кроме как на уничтожение деспотической самодержавной власти. Вследствие этого была подготовлена программа действий и выбран исполнительный комитет. С того времени, хотя все еще оставалось немало тех, кто предпочитал более умеренные методы, террористы одержали верх и сразу же приступили к централизации всей организации и введению более строгой дисциплины с мерами повышенной осторожности для обеспечения секретности.

Исполком воображал, будто самодержавие можно уничтожить убийством царя, и поэтому было совершено несколько тщательно спланированных покушений. Первый план состоял в том, чтобы пустить с рельсов спецпоезд императора, когда он с семьей возвращался в Петербург из Крыма. Для этого в трех отдельных местах заложили мины, но все они не сработали. В последнем из трех мест (возле Москвы) поезд все-таки подорвался, но не тот, на котором ехал император с семьей.

Нисколько не обескураженный ни этим провалом, ни раскрытием их тайной типографии полицией, исполком попытался достичь своей цели, устроив взрыв динамита в Зимнем дворце в тот час, когда императорская семья обычно собиралась за обедом. Исполнение было поручено