Фрейд - Питер Гай

В «Новом цикле лекций по введению в психоанализ», написанном через 10 лет после «Я» и «Оно», Фрейд четко подвел итог этому исследованию. Новорожденные не обладают «Сверх-Я», и его возникновение представляет огромный интерес для психоанализа. По мнению основателя движения, формирование «Я» зависит от развития идентификаций. Фрейд предупреждал читателей, что намерен углубиться в сложный предмет, тесно переплетенный с судьбами эдипова комплекса. Эти судьбы, если говорить языком профессионалов, связаны с трансформацией объектного выбора в идентификации. Дети сначала выбирают отца и мать в качестве объектов любви, а затем, вынужденные отбросить этот выбор как неприемлемый, идентифицируют себя с родителями, перенимая их установки – нормы, запреты и ограничения. Другими словами, желание обладать своими родителями превращается в желание быть такими, как они. Но не точно такими же – как выразился Фрейд, «Сверх-Я» ребенка строится не по образу родителей, а по родительскому «Сверх-Я». В этом смысле оно «становится носителем традиции и неподвластных времени ценностей, передающихся таким путем от одного поколения к другому».

Это звучит довольно запутанно, но на самом деле все еще сложнее: «Сверх-Я», усваивающее требования и идеалы родителей, состоит не только из остатка раннего объектного выбора «Оно» или из своих идентификаций. «Сверх-Я» также включает элемент, который Фрейд называл формированием энергичной реакции против того и другого. Как и прежде, в работе «Я» и «Оно» мэтр объясняет свои новаторские идеи простым языком: «Сверх-Я» не исчерпывается призывом «Ты должен быть таким же (как отец)», оно включает также запрет: «Таким (как отец) ты не смеешь быть, то есть ты не вправе делать всего, что делает отец; кое-что остается только за ним». Сохранив характер отца, «Сверх-Я» будет действовать «в виде совести, возможно, в виде бессознательного чувства вины». Другими словами, «Я-Идеал» является наследником эдипова комплекса. «Высшая» природа человека и его культурные достижения объясняются с помощью психологии. Это объяснение, признался Фрейд, оказалось таким неуловимым для философов и, если уж на то пошло, психологов именно потому, что все «Оно», большая часть «Я» и, как выясняется, большая часть «Сверх-Я» остаются бессознательными[206].

Постаревший, одряхлевший и угасающий – по крайней мере, по своим собственным словам – Фрейд дал международному психоаналитическому сообществу массу материала для размышлений и обсуждения. Он многое изменил, многое прояснил, но кое-что оставил без ответа. Когда в 1926 году Эрнест Джонс прислал ему статью о «Сверх-Я», мэтр признал, что все неясности и трудности, которые тот отметил, действительно существуют. Однако он не верил, что выход укажут семантические упражнения Джонса. «Нужны абсолютно новые исследования, накопленные впечатления и опыт, и я знаю, насколько трудно их получить». Статья Джонса, считал он, это темное начало запутанного вопроса.

Очень многое зависело от того, как читать «Я» и «Оно». В 1930 году Пфистер говорил Фрейду, что снова перечитал очерк, «возможно, в десятый раз, и был рад видеть, что после этой работы вы обратились к садам людей, тогда как прежде исследовали только фундаменты и клоаки их домов». Это был разумный подход к пониманию новых формулировок основателя психоанализа, причем отчасти обоснованный в его текстах. В любом случае Пфистер был среди тех многочисленных сторонников Фрейда, которые верили во «влечение к смерти». Но не менее обоснованной была и более мрачная интерпретация: после работы «Печаль и меланхолия» мэтр предположил, что «Сверх-Я», обычно агрессивное и карательное, чаще стоит на службе смерти, чем жизни. Таким образом, споры продолжались и были весьма далеки от разрешения.

Глава девятая

Смерть против жизни

Напоминания о бренности бытия

В 1923-м, в год выхода «Я» и «Оно», смерть вновь напомнила Зигмунду Фрейду о себе. Он потерял одного из внуков и увидел угрожающий жест в сторону себя самого. Несчастья стали для основателя психоанализа неожиданными и жестокими ударами судьбы. Несмотря на периодические жалобы на желудок и кишечник, Фрейд весь год был достаточно бодрым. Как и раньше, он с нетерпением ждал лета – отпуск по-прежнему считался священным. Его мэтр собирался посвятить прогулкам в горах, лечебным процедурам на курорте, путешествию в Италию и работе над теорией психоанализа. Фрейд редко прерывал свой отдых, чтобы принять пациентов, хотя теперь его осаждали заманчивыми предложениями. В 1922 году, проводя каникулы в Берхтесгадене, он писал Ранку, что отказал жене медного короля, которая, вне всяких сомнений, компенсировала бы стоимость его пребывания там, а также еще одной американке, которая «…платила бы мне 50 долларов в день, поскольку привыкла платить Бриллу в Нью-Йорке 20 долларов за полчаса». Но Фрейд был тверд: здесь он не будет продавать свое время. Потребность в отвлечении и восстановлении, как не раз он говорил друзьям, была очень сильной, и обычно ради отдыха основатель психоанализа оставался непреклонен[207].

Несмотря на жалобы, его плотный график, а также неуменьшавшийся поток писем и регулярная публикация серьезных работ свидетельствовали о завидных запасах энергии и в целом о крепком здоровье мэтра. Но… Летом 1922 года в его письмах появились тревожные нотки. В июне основатель психоанализа сообщал Эрнесту Джонсу, что не чувствовал усталости до настоящего времени, «когда стали очевидными мрачные перспективы политической ситуации». Сбежав из Вены, Фрейд сбежал от политики, от непримиримых разногласий между австрийскими социалистами и католиками, этими, как он их называл, напыщенными политическими фанатиками, – хотя бы на время. И действительно, уже в июле он с явным облегчением писал о приятной тишине проводимых в Бадгастайне дней. Они были свободными и радостными, а «чудесный воздух, вода, голландские сигары и хорошая еда – все напоминало идиллию, насколько это возможно в этом центральноевропейском аду». Но в августе, в конфиденциальном письме Ранку из Берхтесгадена, уже не чувствуется подобной жизнерадостности. Ранк интересовался его здоровьем, и Фрейд честно попросил его о лжи во спасение: в переписке с остальными нужно говорить, что здоровье у него в порядке. На самом деле он чувствовал себя неважно. «От вашего внимания не ускользнул тот факт, что я уже какое-то время не уверен насчет своего здоровья». Основатель психоанализа и не догадывался, насколько оправданны его подозрения…

Вскоре у него появились и другие причины для меланхолии. В середине августа покончила с собой его любимая племянница Цецилия Граф, «милая девушка 23 лет». Незамужняя и беременная, она вышла из затруднительного положения, приняв большую дозу веронала. В трогательной, полной любви записке матери, которую Цецилия написала, уже выпив лекарство, она просила никого, в том числе своего любовника, не винить. «Я не знала, – писала фрейлейн Граф, – что умереть так легко и так весело». Фрейд признался Джонсу, что был глубоко потрясен этой трагедией, а его дурное настроение лишь усиливалось «мрачными перспективами нашей страны и общей неуверенностью нашего времени». Но вызов Фрейду бросило не время, а собственное тело. Весной 1923-го появились пугающие признаки того, что у него развился рак нёба.

В середине февраля того года основатель психоанализа обнаружил, как он это назвал, лейкоплакический нарост на верхней челюсти и нёбе. Лейкоплакия – доброкачественное образование, ассоциирующееся с неумеренным курением, и Фрейд, опасаясь, что врач потребует отказаться от этой вредной привычки, какое-то время скрывал свое состояние от окружающих. Но два месяца спустя, 25 апреля, в ободряющем и одновременно тревожном письме Джонсу он сообщал, что потерял две недели из-за болезни (операции) – ему удалили новообразование. Впервые болезненный отек нёба Фрейд заметил еще несколько лет назад, в 1917 году. Горькая ирония здесь в том, что отек прошел после того, как пациент подарил ему желанную коробку сигар и мэтр тут же закурил одну. Теперь, в 1923-м, новообразование стало большим – игнорировать его было уже невозможно. «Меня заверили в доброкачественном характере опухоли, но, как вам известно, никто не может гарантировать, как она себя поведет, если ей позволить расти дальше». Фрейд с самого начала был настроен пессимистически. «По моему собственному диагнозу, у меня была эпителиома, – сообщал он Джонсу, называя одну из разновидностей злокачественных опухолей, – но с ним не согласились другие врачи». Основатель психоанализа честно признавался: «Причину бунта клеток видят в курении». Когда Фрейд наконец почувствовал себя готовым принять ужасное будущее без сигар, он обратился к дерматологу Максимилиану Штайнеру, с которым был в приятельских отношениях. Штайнер действительно порекомендовал ему бросить курить, но солгал, преуменьшив опасность новообразования.