Фрейд - Питер Гай

Откровенно говоря, Анна предпочла бы остаться с отцом. Ей очень хотелось – еще с подросткового возраста – заботиться о нем. В 1920 году она провела часть лета в Аусзе, помогая ухаживать за давним другом отца Оскаром Рие, который восстанавливался после серьезной болезни. Рие скрывал от семьи свое состояние до тех пор, пока хранить тайну стало уже невозможно. Его выдержка и такая деликатность навели Анну на мысли об отце – как и почти любое другое событие. Она твердо решила не позволить отцу быть таким же скрытным. «Обещаешь, – умоляла его Анна, – что, если ты когда-нибудь заболеешь, а меня не будет рядом, ты немедленно напишешь мне, чтобы я могла приехать?» В противном случае, прибавляла Анна, она нигде не будет чувствовать себя спокойно. Она хотела поговорить об этом еще в Вене, перед отъездом в Аусзе, но постеснялась. Теперь, три года спустя, после первой операции у отца, ни о какой стеснительности уже не могло быть и речи, и Анна настойчиво повторила свою просьбу. Фрейд, немного поворчав, согласился. «Я не хочу прямо сейчас подчиняться твоему желанию, – ответил он. – Тебе не следует раньше времени принимать на себя печальную обязанность ухода за старыми и больными родителями». Он писал из Вены, где Хайек обследовал его нёбо. Но, прибавил основатель психоанализа, он хочет сделать одно признание: «Тебя вызовут телеграммой, если он по какой-либо причине задержит меня в Вене». Теперь мэтр уже был на попечении скорее дочери, чем жены.

Совершенно естественно, что летом 1923 года Анна стала первым из членов семьи, кто узнал правду о том, что у отца рак. Письма Фрейда того периода убедительно свидетельствуют, как много значила для него дочь. Когда в середине августа мэтр писал Оскару Рие о жене и свояченице, он ограничился сообщением об их здоровье, но, когда речь зашла об Анне, его тон поменялся. «Она расцветает и становится моей главной опорой во всем». Как известно, в путешествии с отцом в Рим, которое было чем-то вроде последней прогулки перед второй операцией, Анна проявила себя с самой лучшей стороны.

Фрейд, вне всяких сомнений, был привязан ко всем своим детям и беспокоился за них. Мы уже видели, что, когда его сын Мартин в подростковом возрасте после унизительной сцены на катке нуждался в отцовской поддержке, мэтр пришел ему на помощь, терпеливо, сочувственно, без каких-либо упреков. Когда летом 1912 года неожиданно заболела его дочь Матильда, он без колебаний отменил поездку в Лондон, хотя с нетерпением ждал возможности еще раз посетить Англию. Фрейд открыто восхищался своим «удачливым ребенком», красавицей Софи, и беспокоился, хотя и скрывал это, из-за невротического состояния сына Оливера[216]. Как мы знаем, во время войны он не держал в себе свой страх за сражающихся на фронте сыновей и его письма изобилуют подробностями их армейской жизни, как будто это было очень интересно его корреспондентам. «В большой семье, – однажды признался Фрейд своему пациенту, американскому врачу Филиппу Лерману, – всегда можно ждать несчастий. Кому бы ни досталась, подобно вам, роль главного помощника в семье – роль, также знакомая мне, – она всю жизнь будет сопровождаться тревогами и заботами». Основатель психоанализа даже шутил по поводу роли отца. «Какая жалость, как говорят в вашей стране, что вам нет покоя в семье! Но когда кого-нибудь из нас, евреев, оставляла в покое семья? Никогда, пока мы не обретем вечный покой». Какие бы чувства ни будили в нем дети, Фрейд пытался не выделять среди них любимчиков.

Тем не менее, несмотря на всю свою беспристрастность, основатель психоанализа со временем понял, что к своему младшему ребенку – Аннерль – относится по-особенному. «Малышка, – писал он Ференци во время войны, воспользовавшись любимым домашним именем дочери, – необыкновенно милое и интересное существо». Аннерль, пришлось признать Фрейду, ему милее и интереснее, чем ее братья и сестры. «Ты получилась немного не такой, как Мат[ильда] и Софи», – писал он Анне в 1914 году, прибавив, что у нее более интеллектуальные интересы и она не удовлетворится чисто женскими занятиями.

Признание необычного ума Анны и особого места, которое она занимала в его жизни, отражалось в тоне, которого Фрейд придерживался в общении с дочерью, – нежные наставления с добавлением почти психоаналитических толкований. В отношении других детей такой тон практически отсутствовал. С другой стороны, Анна всегда стремилась к особой близости с отцом, и это стремление с годами усиливалось. В детстве она отличалась слабым здоровьем, и ее регулярно отправляли на курорты – ради отдыха, оздоровительных прогулок и небольшой прибавки веса. Письма Анны того периода изобилуют новостями о килограмме, который она набрала за неделю, или о половине килограмма, набранной за следующую. А еще она очень скучала по отцу… Ей становится лучше, заверяла Анна «дорогого папу» в письме с курорта летом 1910 года, когда ей было 14 лет. Она «набирает вес и стала крепкая и толстая». Кроме того, уже в этом юном возрасте она проявляла материнскую заботу об отце: «Ты не испортил себе желудок в горах Гарц?» Анна надеялась, что мальчики – ее братья – присмотрят за ним, но явно считала, что сама смогла бы позаботиться об отце лучше. В целом соперничество с братьями и сестрами было постоянным. «Я тоже очень хотела бы одна путешествовать с тобой, как теперь Эрнст и Оливер». Анна проявляла преждевременный интерес к работам отца: она попросила своего «очень милого» доктора Йекельса позволить ей прочитать «Бред и сновидения в «Градиве» В. Йенсена», но врач поставил условием согласие самого Фрейда. Девочке нравились ласковые прозвища, которые придумывал для нее отец. «Дорогой папа, – писала она следующим летом, – меня уже давно никто не называл черным чертенком, и мне очень этого не хватает».

Большинство ее недомоганий, таких как боли в спине, отец считал психосоматическими, сопровождавшимися раздумьями и размышлениями, которые она сама решительно критиковала как бессмысленные[217]. Фрейд просил дочь сообщать ему обо всех симптомах, и Анна не разочаровала его. В начале 1912 года, чувствуя себя несчастной, она без стеснения описывала отцу свое душевное состояние. Она не больна и не здорова, писала Анна, и не понимает, что именно с ней не так. «Но что-то со мной происходит», и затем она чувствует себя утомленной, начинает переживать из-за всего на свете, в том числе из-за своей праздности[218]. Анна желала быть рассудительной, как ее сестра Матильда: «Я хочу быть разумным человеческим существом, или, по крайней мере, стать им». В ее жизни это был сложный период. «Знаешь, – каялась она отцу, – я не должна была все это тебе писать, чтобы не расстраивать тебя». Но поскольку он сам просил ее ничего не скрывать, добавила она в постскриптуме, «я не могу написать тебе больше, потому что сама ничего не знаю, но обещаю ничего от тебя не скрывать». Только, просила Анна, пусть он напишет ей поскорее: «Тогда я буду разумной, если ты мне чуть-чуть поможешь».

Фрейд очень хотел помочь. В 1912 году, когда Матильда уже вышла замуж, а Софи готовилась последовать примеру сестры, Анна стала, как любил называть ее отец, дорогой единственной дочерью. В ноябре, когда Анна уехала на несколько месяцев на популярный итальянский курорт Мерано, Фрейд советовал ей расслабиться и наслаждаться жизнью. Когда она привыкнет к безделью и солнцу, убеждал он дочь, то обязательно прибавит в весе и будет чувствовать себя лучше. Анна, со своей стороны, напоминала отцу, как сильно по нему скучает. «Я всегда ем столько, сколько могу, и я очень разумна, – писала она из Мерано. – Я много о тебе думаю и с нетерпением жду от тебя письма, когда у тебя будет время написать». Это был постоянный мотив в их переписке. Ее отец такой занятой человек! Когда Анна выразила желание приехать домой, Фрейд убеждал ее остаться подольше, даже если это означало, что она пропустит свадьбу Софи, которая была назначена на середину января 1913 года. Это было мудрое врачебное предложение. Анна уже признавалась ему, что «бесконечные ссоры» с Софи просто ужасны, поскольку она любила старшую сестру и восхищалась ею, а Софи игнорировала ее. Подобные приступы самоуничижения, сохранившиеся надолго, были характерными для девочки. Даже отец, несмотря на все свое влияние на Анну, оказался не в состоянии разубедить ее.

Конечно, Фрейд пытался это сделать. Он решил, что Анна достаточно взрослая, чтобы усвоить некоторые психоаналитические истины. Как бы то ни было, она уже изучала свое душевное состояние. Совершенно очевидно, что приближающаяся свадьба сестры вызвала у нее сильные и противоречивые чувства. Анна признавала, что хочет и в то же время не хочет вернуться домой и присутствовать на бракосочетании: с одной стороны, она радовалась возможности роскошного отдыха в Мерано, а с другой – расстраивалась, что не увидит Софи перед тем, как сестра покинет отчий дом. В любом случае она была «гораздо более чувствительной», чем раньше. «Ты был бы удивлен насколько, хотя на расстоянии этого не видно. А стать такой разумной, как ты предлагаешь, – в этой фразе Анны явственно слышится вздох, – очень тяжело, и я не знаю, смогу ли я этому научиться». Подобный самоанализ давал Фрейду шанс. Ее разнообразные недомогания и боли, объяснял он дочери, имеют психологическое происхождение. Они вызваны смешанными чувствами относительно свадьбы Софи и ее будущего мужа Макса Хальберштадта. «Ведь ты сама знаешь, что ты немного странная». Фрейд не собирался упрекать Анну за «вековую ревность к Софи», вину за которую он возлагал в основном на саму Софи. Но ему казалось, что Анна перенесла эту ревность на Макса и это мучило ее. Кроме того, она что-то скрывала от родителей «и, возможно, от себя самой». Фрейд мягко уговаривал дочь не «хранить тайны, не стесняться». Он обращался к ней как психоаналитик, советующий пациенту ничего не скрывать, но закончил письмо как отец: «В конце концов, ты не должна вечно оставаться ребенком, а обрести мужество и смело взглянуть в глаза жизни и всему, что она с собой приносит».