Фрейд - Питер Гай

Но одно дело – уговаривать Анну повзрослеть, а совсем другое – позволить ей это. Девочка много лет оставалась для Фрейда «малышкой». Ласковое обращение «моя дорогая единственная дочь», как он шутливо назвал Анну во время помолвки Софи, регулярно появляется и после ее замужества. В марте 1913 года Анна была его «маленькой, теперь единственной дочерью», которую мэтр этой весной взял с собой в короткую поездку в Венецию. Ее Анна ждала с нетерпением и получила от нее огромное удовольствие. Итальянское путешествие «…с тобой еще чудеснее, чем было бы без тебя!» – восклицала она. Впоследствии Фрейд признался Ференци, что его «маленькая Анна» навевает ему мысли о Корделии, младшей дочери короля Лира[219], и затем эти мысли вылились в трогательные рассуждения о роли женщин в жизни и смерти мужчин в статье «Мотив выбора ларца», опубликованной в том же году. Сохранилась прелестная фотография Фрейда и Анны, сделанная в Доломитовых Альпах примерно в это время: мэтр в костюме для прогулок – шляпа, куртка с ремнем, бриджи и прочные ботинки – и под руку с ним безмятежная Анна в простом платье с узким лифом и фартуком, подчеркивавшим ее стройную фигуру.

Даже летом 1914 года, когда Анне было почти 19 лет, основатель психоанализа в письме Джонсу все еще называл ее «моя маленькая дочь». Но в тот раз у мэтра была скрытая причина. Он защищал дочь от притязаний Джонса. «Мне известно из надежных источников, – предупреждал он Анну 17 июля, – что у доктора Джонса серьезные намерения просить твоей руки». Фрейд заявлял о своем нежелании ограничивать свободу выбора дочери, предоставленную старшим сестрам, но, поскольку в ее «юной жизни» еще не случалось предложений и отношения с родителями были «еще более близкими», чем у Матильды и Софи, он считал, что «малышке» не следует принимать серьезное решение, «предварительно не убедившись в нашем (в данном случае моем) согласии».

Фрейд, конечно, отрекомендовал Джонса как друга и очень ценного сотрудника. Но… В конце концов, это могло стать для Анны еще большим искушением, поэтому он посчитал своей обязанностью высказать два возражения против союза Джонса с его «единственной дочерью». Во-первых, «мы бы хотели, чтобы ты не выходила замуж, пока не увидишь, не узнаешь и не проживешь чуть больше». Совершенно очевидно, что ей не следует думать о браке в ближайшие пять лет. Кроме того, убеждал Анну отец, побуждаемый мучительными воспоминаниями о том, как долго он сам ждал ее мать, необходимо избавить себя от продолжительной помолвки. Во-вторых, напоминал ей Фрейд, Джонсу 35 лет, то есть он почти в два раза старше ее. Вне всяких сомнений, он нежный и добрый человек, который всем сердцем станет любить жену и будет благодарен за ее любовь, но ему нужна женщина постарше, земная и практичная. Джонс, отмечал мэтр, пробил себе дорогу из «очень простой семьи и тяжелых жизненных обстоятельств». Он глубоко погружен в науку и «лишен такта и тонкой деликатности», которых такие, как Анна – «избалованная», «очень молодая и несколько сдержанная девушка», – вправе ожидать от мужа. На самом деле, прибавил основатель психоанализа, проворачивая нож в ране, Джонс гораздо менее независим и гораздо больше нуждается в моральной поддержке, чем кажется на первый взгляд. И поэтому, заключил Фрейд, Анна должна быть скромной, доброжелательной и милой в общении с Джонсом, но не оставаться с ним наедине.

Совершенно очевидно, что эти осторожно сформулированные инструкции дочери не рассеяли тревогу основателя психоанализа. Пять дней спустя после ее отъезда в Англию Фрейд мягко, в сжатом виде повторил свои рекомендации. Анна не должна избегать общества Джонса, ей следует вести себя с ним по возможности свободно и раскованно и избрать тон «дружбы и равенства», что в Англии достигается особенно легко. Однако и второе предостережение не успокоило отца. В тот же день Фрейд написал Джонсу «несколько строк», как он тут же сообщил Анне, «которые предотвратят какое-либо ухаживание и в то же время не дадут повода для личных обид».

Эти «несколько строк» представляют собой любопытный документ. «Возможно, вы недостаточно хорошо ее знаете, – писал мэтр Джонсу. – Она самая одаренная и совершенная из моих детей, к тому же с бесценным характером, всегда готовая учиться, видеть новые места и понимать мир». Все это он уже прямо говорил Анне. Но затем тон основателя психоанализа меняется, и следующие строки можно назвать викторианской идеализацией. «Она не претендует, чтобы с ней обращались как с женщиной, будучи все еще далекой от сексуальных желаний и в целом сторонящейся мужчин. Между нами есть искреннее понимание, что она не должна задумываться о браке или помолвке, пока не станет на 2 или 3 года старше. Я не думаю, что она нарушит договор». Этот «договор», как мы знаем, был воображаемым. Существовала только настойчивая просьба Фрейда к Анне, чтобы она отложила серьезные мысли о мужчинах. Безусловно, такая стратегия не была ни дальновидной, ни разумной: Фрейд убеждал других людей, а Анна саму себя, что в плане чувств она моложе своего возраста. Но еще важнее, довольно откровенно заявлял мэтр в письме Джонсу, чтобы его дочь оставили в покое. Однако декларирование того, что у Анны, взрослой молодой женщины, отсутствуют сексуальные чувства, звучало как слова обычного буржуа, который никогда не читал труды Фрейда. Это можно истолковать как намек самого мэтра, что для Джонса любые притязания на Анну будут равносильны насилию в отношении ребенка – завуалированное предупреждение, к которому Джонс, с учетом обвинений, выдвигавшихся против него в Англии 10 лет назад, должен был быть особенно чувствительным. Но отрицание Фрейдом сексуальности собственной дочери явно нетипично. Оно воспринимается как проявление желания, чтобы его малышка оставалась маленькой девочкой – его малышкой[220].

Реакция Анны на просьбы отца стала очередным упражнением в самоуничижении. «То, что ты писал мне об уважении, которым я пользуюсь в семье, – писала она ему из Англии, – звучит очень мило, но я не могу поверить, что это правда. Например, я не верю, что в доме что-то сильно изменилось из-за моего отсутствия. Я убеждена, что мое отсутствие ощущаю только я». Трудно сказать, до какой степени Эрнест Джонс понимал эту маленькую драму, невольным участником которой стал сам. Конечно, он ясно видел, какое участие принимает Фрейд в судьбе младшей дочери. У Анны, отвечал он мэтру, «чудесный характер, и впоследствии она станет замечательной женщиной, если только сексуальная сдержанность не повредит ей». Разумеется, прибавлял Джонс, «она необыкновенно привязана к вам, и это один из редких случаев, когда реальный отец соответствует отцу-имаго». Это проницательное наблюдение не должно было удивить основателя психоанализа. Однако принять его последствия он не был готов.

Как известно, Анна Фрейд благополучно справилась с испытаниями, которые ждали ее в Англии. Она вернулась домой через месяц – после осмотра множества достопримечательностей, иногда в обществе Джонса – не невестой и не любовницей. Следующие несколько лет – годы войны, революции и медленного восстановления – при взгляде в прошлое кажутся подготовкой Анны к карьере психоаналитика, но ее путь к фрейдизму был в какой-то степени окольным. Она получила профессию учительницы, сдала экзамены и работала, когда ей было чуть за двадцать, в школе для девочек. Впрочем, более чем очевидно, что дочери Фрейда не суждено было всю жизнь стоять у классной доски.

Много лет спустя Анна вспоминала, как маленькой девочкой сидела в библиотеке отца в квартире на Берггассе, 19, и слушала его споры с гостями. «Это было очень полезно». Еще полезнее оказалось непосредственное изучение книг отца. Во время продолжительного пребывания в Мерано зимой 1912/13 года она сообщала, что прочитала некоторые из них. «Ты не должен этому удивляться, – писала она, как будто оправдываясь. – В конце концов, я теперь взрослая, и вполне естественно, что они мне интересны». Анна читала, просила отца объяснить такие специальные термины, как «перенос», а в 1916 году посещала второй цикл вводных лекций о сновидениях, который он читал в университете. Эти демонстрации ораторского искусства в значительной мере усилили ее зарождающееся желание стать психоаналитиком – как отец. В следующем году, слушая последний цикл его лекций, о неврозах, Анна заметила среди слушателей Хелен Дойч, которая носила белый халат врача, словно символ профессии. Под впечатлением от увиденного Анна пришла домой и сказала отцу, что для подготовки к карьере психоаналитика хочет поступить на медицинский факультет. Фрейд не возражал против далеко идущих планов дочери, но не приветствовал ее желание стать доктором. Анна была не первой и не последней из тех, кого мэтр убедил выбрать карьеру психоаналитика без медицинского образования.

Поддерживаемый верными сторонниками, основатель психоанализа теперь начал вводить Анну в свою профессиональную семью, а в 1918-м стал анализировать ее. В этом же году ее пригласили на международный конгресс в Будапеште, но Анна не смогла приехать из-за своей работы в школе. Два года спустя, когда психоаналитики собрались в Гааге, ей повезло больше – Анна сопровождала довольного и гордого отца на научные дискуссии и роскошные обеды. Ее письма отражали постепенно углублявшееся знакомство с психоанализом. Несколько лет она отправляла отцу описания своих самых интересных, в основном страшных, снов. Теперь же Анна анализировала их, а Фрейд предлагал свои толкования. Она отмечала собственные ошибки при письме. Одной из первых читала новые публикации отца[221]. Присутствовала на собраниях психоаналитиков, причем не только в Вене. В письме отцу из Берлина в ноябре 1920 года Анна недвусмысленно и со знанием дела хвалила его сторонников и открыто завидовала тем, кто, подобно «маленькой мисс Скотт», уже занимался психоанализом детей. «Видишь, – прибавила она в приступе самокритики, – все могут делать гораздо больше, чем я». К этому времени она, испытывая смешанные чувства, оставила школу[222], чтобы стать психоаналитиком.