Фрейд - Питер Гай

Поддерживаемый верными сторонниками, основатель психоанализа теперь начал вводить Анну в свою профессиональную семью, а в 1918-м стал анализировать ее. В этом же году ее пригласили на международный конгресс в Будапеште, но Анна не смогла приехать из-за своей работы в школе. Два года спустя, когда психоаналитики собрались в Гааге, ей повезло больше – Анна сопровождала довольного и гордого отца на научные дискуссии и роскошные обеды. Ее письма отражали постепенно углублявшееся знакомство с психоанализом. Несколько лет она отправляла отцу описания своих самых интересных, в основном страшных, снов. Теперь же Анна анализировала их, а Фрейд предлагал свои толкования. Она отмечала собственные ошибки при письме. Одной из первых читала новые публикации отца[221]. Присутствовала на собраниях психоаналитиков, причем не только в Вене. В письме отцу из Берлина в ноябре 1920 года Анна недвусмысленно и со знанием дела хвалила его сторонников и открыто завидовала тем, кто, подобно «маленькой мисс Скотт», уже занимался психоанализом детей. «Видишь, – прибавила она в приступе самокритики, – все могут делать гораздо больше, чем я». К этому времени она, испытывая смешанные чувства, оставила школу[222], чтобы стать психоаналитиком.

Первыми «пациентами» Анны стали племянники – осиротевшие маленькие сыновья Софи Эрнстль и Хейнеле. В 1920 году она много времени провела с ними в Гамбурге, а летом в Аусзе. Особенно беспокоил Анну шестилетний Эрнстль, которого ее отец любил гораздо меньше, чем обаятельного болезненного Хейнеле. Анна расспрашивала его и обсуждала с ним серьезные вопросы, например откуда берутся дети и что такое смерть. Эти содержательные, доверительные беседы позволили ей прийти к выводу, что страх темноты стал у мальчика следствием предупреждения, а скорее угрозы матери, что если он не прекратит играть со своим пенисом, то сильно заболеет. Похоже, не все члены семьи Фрейда придерживались его педагогических рекомендаций…

Этим осторожным психоанализом племянника Анна не ограничилась. Она начала анализировать сны других людей и весной 1922 года написала статью по психоанализу, надеясь, что эта работа станет для нее входным билетом в Венское психоаналитическое общество – с согласия отца. Анна призналась ему, что членство в обществе – ее заветная мечта. В конце мая эта мечта осуществилась. Статья о фантазиях избиения была отчасти основана на ее собственной внутренней жизни, однако субъективное происхождение аргументации нисколько не мешает научному характеру работы. «Моя дочь Анна, – писал весьма довольный мэтр Джонсу в начале июня, – прочла хороший доклад в прошлую среду». Две недели спустя, выполнив эту формальную обязанность, Анна Фрейд стала полноправным членом Психоаналитического общества.

После этого ее репутация среди близких друзей основателя движения быстро упрочивалась. Уже в 1923 году Людвиг Бинсвангер заметил Фрейду, что стиль Анны теперь уже невозможно отличить от его собственного стиля, а в конце 1924-го Абрахам, Эйтингон и Закс прислали из Берлина предложение включить ее во внутренний круг. Она должна не просто работать секретарем отца, что Анна делала уже не один год, но участвовать в их дискуссиях и по возможности присутствовать на встречах. Вне всяких сомнений, сие стало своего рода данью уважения мэтру, что, по мнению авторов письма, должно было доставить ему удовольствие, но это предложение также отражает доверие, которое завоевала Анна Фрейд у самых близких коллег отца.

Фрейд всецело поддерживал профессиональные устремления дочери, но никак не мог примириться с ее личной жизнью. Девушка не подавляла и не вытесняла свои чувства. Анна всем наслаждалась, в первую очередь радостями дружбы. Отец признавал ее потребность в дружбе и стремился поощрять таковую. Приглашая в конце 1921 года на Берггассе, 19, Лу Андреас-Саломе, он делал это в основном ради дочери. «Анна явно жаждала дружбы с женщинами, – писал мэтр Эйтингону, – после того, как ей пришлось расстаться с англичанкой Лоу, венгеркой Ката и вашей Миррой». Лоу Канн, бывшая любовница Джонса и пациентка Фрейда, уехала в Англию. Ката Леви, закончившая сеансы психоанализа у основателя движения, вернулась в Будапешт, а жена Эйтингона Мирра жила с ним в Берлине. «Кстати, к моей радости, она весела и довольна, – прибавил Фрейд. – Единственное, чего я могу желать, – чтобы она скорее нашла причину обменять привязанность к старому отцу на более долговечную». Анна, жаловался основатель психоанализа своему английскому племяннику, «успешна во всех отношениях, за исключением того, что ей не посчастливилось встретить мужчину, который ей подходит».

Благородный план Фрейда найти для дочери достойную дуэнью осуществился, превзойдя его самые смелые надежды. В апреле 1922-го Анна поехала в Геттинген с ответным визитом к своей новой подруге – которая была «на самом деле великолепна» – и возобновила доверительные, почти психоаналитические беседы, начавшиеся еще в прошлом году во время пребывания Лу Андреас-Саломе в Вене. Их близость приобрела мистический оттенок. Анна утверждала, что без помощи фрау Лу, «необычным и оккультным способом», она вообще не смогла бы написать свою статью о фантазиях избиения. Она теперь сильно привязана к «дорогой Лу», сообщал Фрейд Эрнесту Джонсу в июне 1922 года, а через месяц выражал благодарность своей старой приятельнице за «нежное» отношение к «ребенку». Анна, писал он, много лет мечтала познакомиться с ней поближе, и «если она хочет чего-то достичь – я надеюсь, что у нее есть природные способности, – то нуждается во влиянии и дружбе, которая удовлетворит самым высоким требованиям. Я ограничивал ее общение с мужчинами, и ей до сих пор часто не везло с подругами. Она развивалась медленно и моложе своих лет не только внешне». Почти не сдерживаясь, Фрейд дает выход своим противоречивым желаниям: «Иногда я очень хочу, чтобы она нашла хорошего человека, а иногда боюсь потерять ее». Две женщины, такого разного возраста, но близкие в своем интересе к психоанализу и единые в восхищении Фрейдом, вскоре уже были на «ты», и их привязанность оказалась долговечной.

Но основателю психоанализа не давал покоя статус Анны – она ведь была не замужем. В 1925 году мэтр снова вернулся к этому вопросу в письме к племяннику: «И последнее, но не менее важное – Анна, которой мы можем гордиться. Она стала педагогом-психоаналитиком, занимается непослушными американскими детьми… зарабатывает много денег, которые тратит очень щедро, помогая разным бедным людям; она член Международного психоаналитического объединения, заработала себе хорошую репутацию своими произведениями и пользуется уважением коллег. Она миновала тридцатилетний рубеж, но, похоже, не склонна выходить замуж, и кто знает, смогут ли преходящие интересы сделать ее счастливой, когда ей придется жить без отца?» Хороший вопрос.

Анна снова и снова давала отцу знать, какое место он занимает в ее мыслях. «Ты даже не представляешь, как много я думаю о тебе», – писала она в 1920 году. Анна следила за его пищеварением с заботливостью матери или, скорее, жены. В середине июля 1922-го она по слабым намекам догадалась, что отец может быть нездоров. «Как поживают две твои статьи? – спрашивала она и тут же переходила к тому, что ее волновало: – У тебя плохое настроение или это мне только кажется из твоих писем? Гастайн уже не так красив, как прежде?» Это было за две с лишним недели до того, как Фрейд признался Ранку, что чувствует себя неважно. Анна решительно защищала право отца на отдых и восстановление сил, даже если на это придется тратить валюту. «Не позволяй пациентам мучить тебя, – уговаривала она. – Пусть все миллионеры остаются безумцами; им все равно больше нечем заняться». С 1915 года, за несколько лет до сеансов психоанализа и так же тщательно, как и во время их, Анна записывала свои сны, чем вызывала беспокойство отца, явное или скрытое. Ее «ночная жизнь», как она это называла, зачастую была «неприятной», а еще чаще просто страшной. «Теперь большую часть времени, – сообщала Анна отцу летом 1919-го, – в моих снах происходит что-нибудь плохое, связанное с убийством, стрельбой или умиранием». Что-то плохое в снах с ней происходило на протяжении многих лет. Анне снова и снова снилось, что она слепнет, и это приводило ее в ужас. Она видела во сне, что нужно защищать ферму, принадлежавшую им с отцом, выхватывала саблю, но та оказывалась сломанной, и она оставалась беспомощной перед лицом врага. Ей снилось, что невеста доктора Тауска сняла квартиру на Берггассе, 20, через дорогу от их дома, чтобы застрелить отца из пистолета… Но самое откровенное заявление, почти детский сон по своей непосредственности, пришло летом 1915 года. «Недавно мне снилось, – сообщала Анна, – что ты король, а я принцесса, что люди хотят разлучить нас с помощью политических интриг. Это было неприятно и очень тревожно»[223].