Фрейд - Питер Гай

В конце жизни Фрейд любил называть дочь Анну своей Антигоной. Искать в этой метафоре особо глубокий смысл не стоит: основатель психоанализа был образованным европейцем, разговаривавшим с другими образованными европейцами, и в поисках нужного сравнения обратился к Софоклу. Однако совсем не обращать на нее внимания было бы неправильно. Это имя подчеркивало отождествление Фрейдом себя с Эдипом, храбрым открывателем тайн человечества, давшим имя «ядерному комплексу», убийцей отца и любовником матери. И это еще не все. Общеизвестно, что связь Эдипа со всеми своими детьми была необыкновенно тесной. Рожденные его матерью, они приходились Эдипу не только детьми, но и братьями и сестрами. Но среди всех них выделялась Антигона. Она была его внимательным и преданным товарищем – точно таким же, как со временем стала для Фрейда Анна. В «Эдипе в Колоне» именно Антигона ведет за руку слепого родителя, а в 1923 году Анна Фрейд прочно заняла место секретаря больного отца, его доверенного лица, представителя, коллеги и сиделки. Она стала его самой значимой опорой в жизни, союзницей в борьбе со смертью.

Анна Фрейд не ограничивала помощь отцу печатанием писем, когда он был прикован к постели, или чтением его речей на конгрессах и разнообразных церемониях. С 1923-го она заботилась и о его теле, как самая настоящая сиделка. Публично Фрейд благодарил за заботу и других. «Моя жена и Анна нежно ухаживали за мной», – писал он Ференци после первой операции весной 1923 года. «Следует отметить, – признавался мэтр племяннику в декабре, вскоре после второй серии операций, – что физическим силам, которые у меня сохранились после этой катастрофы, я обязан нежному вниманию жены и двух дочерей». И все-таки главной сиделкой Фрейда была Анна. Когда он не мог вставить протез, то обращался за помощью к ней, и однажды ей пришлось мучиться с неудобным приспособлением целых полчаса. Подобная физическая близость, не вызывавшая неприязни или отвращения, лишь укрепила связь между отцом и дочерью. Фрейд стал так же незаменим для Анны, как она была необходима ему.

Поведение основателя психоанализа в отношении младшей дочери, безусловно, по большей части было неосознанным. Временами он удивительно откровенно признавался в своих двойственных чувствах относительно того, что Анна живет в родительском доме. «Кстати, дела у Анны обстоят превосходно, – писал он Эйтингону, «дорогому Максу», в апреле 1921 года. – Она весела, трудолюбива и бодра. Мне одинаково хочется удержать ее в своем доме и знать, что у нее есть собственный. Жаль, что это не одно и то же!» Впрочем, гораздо чаще мэтр выражал опасения по поводу того, что она не замужем. «У Анны превосходное здоровье, – писал он племяннику в декабре 1921-го, – и все было бы просто безупречно, если бы она не встретила свой 26-й день рождения (вчера) все еще в отцовском доме». Подобно Антигоне в трагедии Софокла, фрейдовская Антигона не вышла замуж. Но для Фрейда это не было предрешенным выводом. Среди его бумаг сохранился конверт, по всей видимости датированный серединой 20-х годов, в котором явно были деньги, врученные на день рождения Анне. На конверте надпись: «Вклад в приданое или в независимость».

Показателем их близости может служить тот факт, что Фрейд пригласил младшую дочь участвовать в его экспериментах по телепатии. Когда в 1925 году мэтр сообщил Абрахаму, что Анна обладает «телепатической чувствительностью», он шутил лишь наполовину. Как однажды проницательно заметила Анна Фрейд в письме Эрнесту Джонсу, «этот предмет, должно быть, одновременно притягивал и отталкивал его». Джонс свидетельствует, что мэтру нравилось рассказывать истории о странных совпадениях и таинственных голосах и он всегда был склонен к магическому мышлению, хотя и не слишком. Наиболее ярко эта склонность проявилась в 1905 году, когда основатель психоанализа пытался умилостивить богов во время опасной болезни дочери Матильды, «случайно» разбив одну из своих любимых древностей. Но больше всего, несмотря на спорные, по его мнению, доказательства, Фрейда привлекала телепатия.

В письме, датированном 1921-м, он заявлял, что «не принадлежит к тем, кто оправдывает отказ от изучения так называемых оккультных психологических феноменов как ненаучных, бесполезных и даже опасных». Скорее, мэтр описывал себя как «абсолютного неспециалиста и новичка» в этой области, но одновременно человека, который не может «избавиться от определенных скептических материалистических предубеждений». В том же году Фрейд составил записку «Психоанализ и телепатия» для конфиденциального обсуждения членами «комитета» – Абрахамом, Эйтингоном, Ференци, Джонсом, Ранком и Заксом, в которой оставался на той же позиции. Он с некоторой язвительностью отмечал, что у психоанализа нет причин следовать устоявшемуся мнению и презрительно отвергать оккультные явления. «Это будет не первый раз, когда мы поддерживаем туманные, но живучие предположения простых людей против заносчивого всезнания образованных». Тем не менее Фрейд с готовностью признавал, что бо2льшая часть так называемых исследований непонятных психических феноменов не относится к научным, тогда как психоаналитики – «суть неисправимые механисты и материалисты». Как ученый, он не склонялся к тому, чтобы соглашаться с суевериями и отказываться от логики, но в то же время был готов исследовать явления, которые выглядели сверхъестественными и противоречащими здравому смыслу. Почти все такие явления, утверждал мэтр, могут быть объяснены естественным образом. Удивительно точные пророчества и необычайные совпадения обычно оказываются проекциями сильных желаний. Тем не менее некоторые оккультные феномены, особенно в области передачи мысли, могут быть аутентичными. В 1921-м Фрейд объявил, что хочет оставить этот вопрос открытым, но одновременно предпочел ограничить его обсуждение близким кругом, чтобы откровенная дискуссия о телепатии не отвлекала внимание от психоанализа.

Впрочем, в следующем году, забыв – хотя и не до конца – о благоразумии, основатель психоанализа опубликовал довольно осторожную статью о снах и телепатии, в виде лекции для своих венских коллег. «Из этой лекции, – предупреждал он аудиторию, – вы ничего не узнаете о загадке телепатии и даже не поймете, верю ли я в существование «телепатии» или нет». В своем выводе Фрейд тоже уклончив: «Создалось ли у вас впечатление, что я втайне расположен признать реальность телепатии в ее сверхъестественном смысле? Я очень сожалею, что избежать подобного впечатления чрезвычайно трудно. Но в действительности я стремился быть абсолютно беспристрастным. И на это есть причина, поскольку у меня нет никакого собственного мнения, и я ничего об этом не знаю». Непонятно, зачем он вообще опубликовал эту статью. Сны, о которых мэтр сообщал, не доказывали существование телепатической связи, а, наоборот, поддерживали определенный скептицизм. Вещие сны или передача мыслей на расстоянии могут быть, утверждал Фрейд, всего лишь результатом деятельности бессознательного. Такое впечатление, что эта статья была для него просто источником заработка. «Желание верить, – как справедливо заметил Эрнест Джонс, – боролось с осторожностью неверия».

И действительно, все 20-е годы прошлого столетия Зигмунд Фрейд предостерегал своих коллег от позитивного отношения к данному вопросу. Во-первых, доказательства были неубедительными – это в лучшем случае, а во-вторых, в том, что психоаналитик открыто признавал телепатию достойной научного исследования, крылась определенная опасность. В начале 1925 года Ференци спросил близких друзей из числа коллег, как они отнесутся к тому, что на следующем Международном конгрессе психоаналитиков он прочитает доклад об экспериментах по передаче мыслей, которые он проводил с мэтром и Анной. Фрейд категорически возражал. «Я не советую. Не делайте этого».

Однако все эти разумные предосторожности, которым основатель психоанализа всегда подчинялся с неохотой, если вообще подчинялся, постепенно отступали на второй план. В 1926 году он напомнил Эрнесту Джонсу, что уже давно составил благоприятное мнение о телепатии и сдерживал себя только для того, чтобы защитить психоанализ от чрезмерной близости к оккультизму. Но недавно «эксперименты, которые я провел с Ференци и своей дочерью, оказались для меня настолько убедительными, что дипломатическим соображениям пришлось отступить»[225]. Фрейд прибавил, что находит телепатию очаровательной, потому что увлечение ею напоминает, хотя и в приглушенном виде, «величайший эксперимент в моей жизни». Тогда он выступил против злословия публики как основатель психоанализа, и ему тоже пришлось ниспровергать общепринятые, респектабельные взгляды. Но, уверял мэтр Джонса, «если кто-то скажет вам, что я впал в грех, вы можете ответить, что моя приверженность телепатии является моим личным делом, как и мое еврейство, моя страсть к курению и прочие вещи, а тема телепатии несущественна для психоанализа». Анна Фрейд, которая понимала своего отца лучше, чем кто-либо другой, впоследствии преуменьшала его желание поверить в это явление. С телепатией, писала она Эрнесту Джонсу, «он пытался быть «честным», то есть не относиться к ней так, как другие относились к психоанализу. Я никогда не замечала, что сам он верил в нечто большее, чем возможность двух бессознательных сообщаться друг с другом без помощи мостика сознательного». Это во многом звучит как оправдание, но Анна защитила отца – как защищала всегда.