Фрейд - Питер Гай

Основатель психоанализа не бедствовал, зарабатывая 20, а затем 25 долларов в час. Тем не менее он на протяжении многих лет испытывал материальные трудности и нуждался в твердой валюте. Считалось, что от такого предложения невозможно отказаться, и все-таки 24 января 1925 года New York Times кратко сообщила совсем о другом результате: «ФРЕЙД ОТКАЗЫВАЕТ ГОЛДВИНУ. Венский психоаналитик не заинтересовался предложением Motion Picture». На самом деле, как писала венская бульварная газета Die Stunde, ссылаясь на интервью с Фрейдом, он ответил на предложение продюсера письмом, состоявшим из одного предложения: «Я не намерен встречаться с мистером Голдвином».

Подобные инциденты убедительно свидетельствуют о том, что в середине 20-х годов прошлого столетия имя Зигмунда Фрейда стало известно широкой публике, хотя тех, кто прочитал, не говоря уж о том, чтобы полностью понять, такие необычные тексты, как «По ту сторону принципа удовольствия» или «Я» и «Оно», все равно оставалось немного. Только избранное меньшинство могло по достоинству оценить теории основателя психоанализа. К сожалению, почти все заявлявшие о своей приверженности к этому движению, не принадлежали к данному меньшинству, но имя и фотография, на которой был изображен строгий, аккуратно одетый пожилой господин с пронизывающим взглядом и неизменной сигарой, стали известны миллионам. Однако инциденты с Маккормиком и Голдвином также показывают, почему мэтра это скорее раздражало, чем радовало. «Сама по себе популярность мне абсолютно безразлична! – восклицал он в письме к племяннику в конце 1920-го. – Ее следует считать опасностью для более серьезных достижений». Его «фактическая популярность», повторил Фрейд год спустя, была для него бременем. Эта тема превратилась в постоянный рефрен в его письмах. В начале 1922-го он повторяет, на этот раз Эйтингону, что находит свою популярность отвратительной. В лучшем случае она вызывала у него ироническую улыбку. «В Англии и Америке, – писал мэтр Эйтингону годом раньше, – теперь большой бум психоанализа, который мне тем не менее не нравится и который не приносит мне ничего, кроме газетных вырезок и визитов желающих взять интервью. И все же это занятно». Это была слава, но не та, к которой стремился основатель психоанализа.

Известно, что Зигмунд Фрейд не был равнодушен к публичному признанию. Как бы то ни было, он настаивал на оригинальности своего вклада в науку о душе и ждал признания за этот вклад. Но надоедливые репортеры и невежественные журналисты, распространявшиеся слухи о его здоровье, изобилующие ошибками пересказы его идей, а также обрушившийся на него поток писем – почти на все мэтр считал своим долгом ответить – не давали ему заниматься наукой и делали самого Фрейда и его дело уязвимым для вульгаризации, которой он страшился и к которой питал отвращение. Впрочем, иногда ему приходилось признавать, что подобная известность имеет и положительные стороны. «Меня считают знаменитостью, – писал мэтр племяннику в конце 1925 года. – Евреи всего мира хвастаются моим именем, сравнивая меня с Эйнштейном». Эта похвальба не была его выдумкой, а подобное сравнение делали не только евреи. В 1925 году в речи на открытии Еврейского университета в Иерусалиме престарелый английский политик лорд Бальфур назвал Фрейда, наряду с Бергсоном и Эйнштейном, в числе трех евреев, которые оказали наибольшее влияние на современное мышление. Похвала прозвучала от человека, которым Фрейд неизменно восхищался: в конце 1917-го, будучи британским министром иностранных дел, Бальфур объявил о том, что его страна поддерживает создание еврейского государства в Палестине, и основатель психоанализа приветствовал «эксперимент англичан с избранным народом». Его восхищение не ослабло с годами. Получив от Эрнеста Джонса сообщение о речи лорда Бальфура, Фрейд попросил отправить политику экземпляр своей только что вышедшей книги «Жизнеописание» в благодарность за «лестное упоминание».

В таком настроении мэтр мог философствовать по поводу своей известности. «В конце концов, – писал он племяннику Сэмюелю, – у меня нет причины жаловаться и со страхом смотреть на приближающийся конец жизни. После долгого периода бедности я зарабатываю деньги без особых усилий и осмелюсь утверждать, что обеспечил жену». В одном или двух случаях Фрейд с уважением отнесся к оказанным ему почестям: в ноябре 1921 года, например, Нидерландское общество психиатрии и неврологии избрало его почетным членом, что доставило мэтру огромное удовольствие. И неудивительно – это было первое официальное признание с 1909-го, когда Университет Кларка присвоил ему почетный титул доктора права. По-прежнему звучали голоса, что Фрейд – обыкновенный шарлатан, однако его репутация быстро укреплялась и за пределами узкого круга верных психоаналитиков-фрейдистов. Он вступил в переписку со знаменитостями, в основном прославленными писателями, – Роменом Ролланом, Стефаном Цвейгом, Томасом Манном, Синклером Льюисом, а с 1929-го и с Арнольдом Цвейгом, который прославился антивоенным романом «Спор об унтере Грише», вышедшим двумя годами раньше. «Писатели и философы, проезжающие через Вену, – писал Фрейд племяннику в Манчестер, – заглядывают ко мне поговорить». Времена изоляции стали для мэтра всего лишь туманным воспоминанием.

Одно признание по-прежнему не давалось ему в руки – Нобелевская премия. Когда в начале 20-х годов Георг Гроддек, один из основателей психосоматической медицины, выдвинул его кандидатуру, как это прежде делали другие, Фрейд смиренно писал жене Гроддека, что его имя фигурирует в списках уже многие годы, но всегда тщетно. Через несколько лет, сначала в 1928-м, а затем в 1930-м, грамотно организованную кампанию в пользу Фрейда начал молодой немецкий психоаналитик Генрих Менг, которого анализировал Пауль Федерн. Менг собрал внушительный список подписей известных людей, среди которых были выдающиеся сторонники Фрейда – немецкие писатели Альфред Доблин и Якоб Вассерман, а также видные иностранцы – философ Бертран Рассел, новатор в области образования А.С. Нилл, писатель, биограф и литературный критик Литтон Стрейчи, биолог, эволюционист и гуманист, а также политик Джулиан Хаксли и многие другие, почти столь же хорошо известные образованной публике. Свою подпись поставил и Эйген Блейлер, хотя он после нескольких лет флирта с теорией Фрейда отказался от нее. Как это ни странно, даже такие личности, как норвежский писатель лауреат Нобелевской премии Кнут Гамсун и отличавшийся националистическими взглядами немецкий композитор Ханс Пфицнер, оба впоследствии симпатизировавшие нацистам, сочли возможным поставить свою подпись под обращением Менга. Томас Манн, стоя на страже собственных интересов, объявил, что тоже готов подписаться – при условии, что это будет номинация по медицине[228]. Однако именно это, как прекрасно понимал Менг, было недостижимо: психиатр, к которому Шведская академия обратилась за консультацией как к авторитету в данной области, отверг Фрейда как мошенника и опасного человека, поэтому для него оставалась открытой лишь одна категория – литература. Хитрый маневр Менга в этом направлении также окончился неудачей, Фрейд присоединился к длинному перечню мастеров слова, от Пруста до Джойса и от Кафки до Вирджинии Вульф, которые так и не попали в Стокгольм.

Основатель психоанализа, по всей видимости, приветствовал эти благонамеренные усилия, но пытался убедить всех в их тщетности. Делая вид, что ему ничего не известно о деятельности Менга, Фрейд задавал Эрнесту Джонсу риторический вопрос: «Какой глупец будет заниматься этим делом?» Сама его эмоциональность свидетельствует о том, что, если бы мэтру предложили заветный приз, он ухватился бы за него обеими руками… В 1932 году он сообщил Эйтингону, что переписывается с Эйнштейном о природе войны и возможности ее предотвратить и эта переписка предназначена для публикации. Но, прибавил Фрейд, он не ждет, что за нее ему присудят Нобелевскую премию. В этом замечании есть что-то мечтательное и даже немного жалкое. Однако основатель психоанализа не мог отрицать, что оставил глубокий след в западной культуре. И не только в западной: в 20-х годах у Фрейда завязалась переписка с индийским врачом Гириндрасехаром Бозе. «Я убежден, – писал Стефан Цвейг в 1929-м, пытаясь кратко суммировать влияние Фрейда, – что революция, которую вы вызвали в психологии, философии и всей моральной структуре нашего мира, значительно перевешивает лечебную часть ваших открытий. Потому что сегодня все люди, которые ничего не знают о вас, каждый живущий в 1930 году, даже тот, кто никогда не слышал слова «психоаналитик», уже косвенно затронуты вашей трансформацией душ». В своем неумеренном энтузиазме Цвейг часто позволял себе увлекаться, однако эта похвала недалека от истины.

К счастью, реакция на идеи Фрейда не всегда была такой высокопарной, а иногда даже довольно забавной. Венгерский драматург Ференц Мольнар, этот остроумнейший космополит, высмеял распространенные заблуждения об идеях основателя психоанализа в сюжете для будущей пьесы, для которой, как он утверждал, у него имелся богатый материал: «Что из этого выйдет, я еще не знаю, но основная идея очень проста, как и во всех трагедиях. Молодой человек – счастливо женатый на собственной матери – выясняет, что она вовсе не его мать, – и стреляется». В конце 20-х годов прошлого столетия в Англии священник, переводчик Библии и утонченный сатирик Рональд Нокс искусно обыграл психоаналитические диагнозы. В одном из своих произведений он на фрейдистском жаргоне пересказал классическую немецкую книжку для детей «Растрепа». Примерно в это же время в Соединенных Штатах Джеймс Тербер, художник газетных сатирических комиксов, писатель и юморист, и Элвин Б. Уайт, публицист и литературный стилист, высмеяли многочисленные книги о сексе, наводнившие американские книжные магазины, в пародийном сборнике «Необходим ли секс?». Среди притворно серьезных глав этой маленькой книги были и такие: «Природа американского мужчины: исследование пьедестализма» и «Что дети должны говорить родителям». Как показывает составленный авторами словарь специальных терминов, они во многих случаях намекали на Фрейда. Так, например, «комплекс, ядерный» они определяли как «шок, вызванный тем, что лицо противоположного пола предстает в своем истинном свете; начало общего нервного расстройства», «эксгибиционизм» объяснялся как «зайти слишком далеко, не желая того», а «нарциссизм» как «попытка быть самодостаточным, с подтекстом». Тех, кто хотел узнать значение термина «принцип удовольствия», Тербер и Уайт отсылали к «либидо», а там, в свою очередь, содержалась ссылка на «принцип удовольствия». Отчасти сие было ребячеством, однако претендующий на серьезность дискурс оказался не менее безответственным и гораздо более опасным, чем такого рода остроты.