Фрейд - Питер Гай

Эти последствия были достаточно серьезными. Теперь психоанализ признавал, что бессознательное не ограничивается вытесненным. Все вытесненное является бессознательным, но не все бессознательное относится к вытесненному. «Также и часть «Я» – бог весть, какая важная часть «Я», – должна быть и, несомненно, является бессознательным». В развивающейся личности «Я» зарождается как часть «Оно», постепенно отделяя себя от него, а затем изменяется под влиянием внешнего мира. Проще говоря, «Я» репрезентирует то, что можно назвать разумом и рассудительностью, в противоположность «Оно», содержащему страсти. В последующие полтора десятилетия, которые ему остались, Фрейд так и не смог окончательно определиться, какие силы следует приписывать «Я», а какие «Оно». При этом он почти не сомневался, что в большинстве случаев решающую роль играет «Оно». В своей знаменитой аналогии в работе «Я» и «Оно» мэтр писал, что «Я» похоже на всадника, который должен обуздать превосходящую его по силе лошадь, с той только разницей, что всадник пытается это сделать собственными силами, а «Я» – взятыми взаймы. Взятыми взаймы у «Оно». Фрейд продолжил эту аналогию: «Как и всадник, «Оно» не хочет расстаться с лошадью, зачастую ему не остается ничего другого, как вести ее туда, куда хочется ей; так и «Я» обычно превращает волю «Оно» в действие, словно это была его собственная воля».

«Оно» не единственный противник, причиняющий беспокойство «Я». Известно, что еще до войны в статье о нарциссизме, а затем и в «Психологии масс…» основатель психоанализа выделял особый элемент «Я», который критически наблюдает за ним. Фрейд назвал этот элемент «Сверх-Я», и попытка объяснить его красной нитью проходит через всю работу «Я» и «Оно». Можно сказать, что всадник, или «Я», не просто отчаянно пытается управлять упрямой лошадью («Оно»), но одновременно вынужден бороться с рассерженными пчелами, которые роятся вокруг него («Сверх-Я»). Мы рассматриваем «Я», писал мэтр, как несчастное существо, находящееся в тройном подчинении и поэтому страдающее от тройной опасности – со стороны внешнего мира, либидо «Оно» и строгости «Сверх-Я». Фрейд считал, что «Я», подверженное страхам, связанным с этими опасностями, является осаждаемым со всех сторон и очень слабым посредником, который искренне пытается примирить силы, угрожающие ему и воюющие друг с другом. «Я» старается, чтобы «Оно» прислушивалось к требованиям внешнего мира и «Сверх-Я», и в то же время пытается убедить внешний мир и «Сверх-Я» подчиниться желаниям «Оно». Находясь между «Оно» и реальностью, «Я» слишком часто поддается «искушению быть угодливым, оппортунистическим и лживым, примерно как государственный муж, который при всем своем благоразумии хочет заслужить благосклонность общественного мнения». Тем не менее этот подобострастный и уступчивый приспособленец управляет защитными механизмами, сомнительным даром тревоги, рационального дискурса, способности учиться на опыте. Возможно, «Я» – несчастное существо, однако это самый лучший инструмент, имеющийся у человека, чтобы справляться с внутренними и внешними требованиями.

Последствия приведенных Фрейдом метафор оказались намного более глубокими, чем он сам тогда осознавал. Основатель психоанализа настаивал на том, что «Я» прежде всего телесно, то есть «в конечном счете происходит от телесных ощущений». Тем не менее «Я» обретает не только знания, но и свою форму от взаимодействия с внешним миром – переосмысливая опыт увиденных картин, услышанных мелодий и звуков, прикосновений к телам, испытанных удовольствий. В работе «Я» и «Оно» мэтр подробно не углубляется в этот аспект, но в «Психологии масс…» он исследовал взаимоотношения «Я» с внешним воздействием. В некоторых своих последних статьях и очерках Фрейд расширяет применение этих идей[205]. Его психология «Я» служила для того, чтобы преобразовать личную трагикомедию довоенного психоанализа в пьесу с гораздо более широким значением – шикарно костюмированную историческую драму. Тот способ психоаналитического исследования искусства, религии, политики, образования, юриспруденции, истории и биографии великих, который так увлекал Фрейда, существенно облегчался его представлением о «Я» как о всаднике, который, несмотря на всю сложность двойной задачи укрощения «Оно» и удовлетворения «Сверх-Я», все-таки способен видеть окружающую местность и, более того, учится на собственном опыте, продолжая скакать во весь опор.

Одного определения «Я» было бы достаточно для целой статьи, но Фрейд не ограничился тем, что значилось в названии. Более точным, хотя и не таким кратким, было бы название «Я», «Оно» и «Сверх-Я». Дело в том, что, как уже отмечалось выше, в своей модели психики мэтр также нашел место феномену, который он назвал «Я-Идеал». Если использовать привычные стандарты, писал основатель психоанализа, то следует сказать, что чем «выше» поднимаешься по шкале психической деятельности, тем ближе подходишь к сознанию. Однако все совсем не так. В работе «Я» и «Оно» Фрейд часто апеллирует к клиническому опыту, который свидетельствует, что самые возвышенные нравственные состояния, например чувство вины, могут никогда не осознаваться: «Не только самое глубокое, но и самое высокое в «Я» может быть бессознательным». Опыт практического психоанализа убедительно свидетельствует, что «есть люди, у которых самокритика и совесть, то есть чрезвычайно ценная работа души, являются бессознательными». Поэтому психоаналитики, несмотря на весь свой скепсис, вынуждены говорить о бессознательном чувстве вины. Фрейд предлагал читателям понятие «Сверх-Я».

Сознание и «Сверх-Я» – отнюдь не одно и то же. «Нормальное, осознанное чувство вины (совесть), – писал мэтр, – не представляет для толкования никаких затруднений». В сущности, оно является выражением осуждения «Я» со стороны его критической инстанции. Но «Сверх-Я» – не просто сложный отдел психики. Сознательное или бессознательное, оно, с одной стороны, содержит этические ценности человека, а с другой – наблюдает за его поведением, судит, одобряет или осуждает его. У пациентов с неврозом навязчивости и меланхоликов чувство вины в конечном счете достигает сознания, но у большинства других людей его можно только предполагать, поэтому психоаналитик распознает относительно недоступный источник нравственных мучений, который именно из-за своей бессознательности оставляет лишь фрагментарные, почти неразборчивые следы. Нравственная жизнь человека, предположил Фрейд, намного более склонна к крайностям, чем принято считать у моралистов, а значит, психоаналитик с готовностью подтверждает кажущийся парадоксальным тезис, что нормальный человек не только гораздо аморальнее, чем полагает, но и гораздо более моральнее, чем знает.

Основатель психоанализа демонстрирует феномен бессознательного чувства вины, цитируя пациентов, проходящих лечение, у которых симптомы усиливались, когда аналитик выражал надежду на их излечение или хвалил за успехи, которые они делают. Любые успехи тут же вызывают ухудшение их состояния. Это печально известная негативная терапевтическая реакция, утверждал Фрейд, и было бы ошибкой считать ее пренебрежением или хвастливой попыткой пациента возвыситься над врачом. Скорее нужно рассматривать эту несколько извращенную реакцию как серьезное, возможно отчаянное, послание. В происхождении негативной терапевтической реакции мэтр нисколько не сомневался: в ее основе лежит бессознательное чувство вины, желание наказания. Однако пациент этого не понимает. «Но это чувство вины у больного безмолвствует, оно не говорит ему, что он виновен, он чувствует себя не виноватым, а больным».

В «Новом цикле лекций по введению в психоанализ», написанном через 10 лет после «Я» и «Оно», Фрейд четко подвел итог этому исследованию. Новорожденные не обладают «Сверх-Я», и его возникновение представляет огромный интерес для психоанализа. По мнению основателя движения, формирование «Я» зависит от развития идентификаций. Фрейд предупреждал читателей, что намерен углубиться в сложный предмет, тесно переплетенный с судьбами эдипова комплекса. Эти судьбы, если говорить языком профессионалов, связаны с трансформацией объектного выбора в идентификации. Дети сначала выбирают отца и мать в качестве объектов любви, а затем, вынужденные отбросить этот выбор как неприемлемый, идентифицируют себя с родителями, перенимая их установки – нормы, запреты и ограничения. Другими словами, желание обладать своими родителями превращается в желание быть такими, как они. Но не точно такими же – как выразился Фрейд, «Сверх-Я» ребенка строится не по образу родителей, а по родительскому «Сверх-Я». В этом смысле оно «становится носителем традиции и неподвластных времени ценностей, передающихся таким путем от одного поколения к другому».